Год длиною в жизнь

Если бы не совы, Рита, наверное, потонула бы в выдуманных несчастьях, а потом, вернувшись в Париж, устроила бы Максиму сцену. Ей не дали взбеситься совы и мыши.

Рита жила в мезонине. Строго говоря, это была огромная чердачная комната, целая зала. У нее там, кроме кровати, стоял свой стол, за которым она писала дневник («Настоящий журналист, репортер должен писать каждый день!» – говорил их преподаватель мастерства на факультете), там же и завтракала одна, потому что просыпалась раньше всех. Утром она пила чай с молоком и сухарями, и на стол прибегали снизу, из сада, полевые мышки и подбирали крошки, держали их в лапках, близко поднося к хорошеньким усатым мордочкам. При виде домашних мышей Рита упала бы в обморок или подняла крик, а этих совсем не боялась. Да и как их было бояться – они были такие чудесные, словно игрушечки: малюсенькие, с громадными просвечивавшими розовыми ушками. Были в старом-престаром (аж в XIV веке его построили) доме и крысы, конечно, но в комнаты, к счастью, они не показывались. Крысы шныряли по саду. А за ними охотились совы. И как охотились! Ночью они носились по крыше с топотом, вздохами и криками, грузно шлепаясь куда-то вниз, в заросли жасмина, и метались по саду. Как-то раз луна стояла прямо против Ритиного окна, от луны и соловьев спать было невозможно, Рита высунулась – и увидела, что совы загнали на закрытые ворота толстую-претолстую крысу. Она сидела на столбе ворот, вцепившись лапами, и держала оборону. Совы кружили, пикировали на нее, пытаясь сбить наземь, но крыса не сдавалась и продержалась так до рассвета. Когда время совиной охоты прошло, она проворно скатилась на землю и спряталась. А потом Алекс увез семью обратно в Париж…

– С тобой невозможно говорить! – раздался ласковый смех Огюста. – О чем ты только думаешь? Ты случайно не влюбилась?

Рита покосилась на него. Она еще не очень хорошо разбиралась в мужчинах, но что-то подсказывало: если парень в тебя влюблен и тебе это не мешает, а даже трогает, не стоит ему открывать, что ты сохнешь по другому и через две недели станешь его законной женой. Какой смысл портить настроение хорошему человеку? Брак с Максимом все равно придется держать в тайне. Поэтому Рита прозрачными глазами (она, когда хотела, умела придавать своему взгляду совершенно незамутненную прозрачность, и мама тогда бормотала, качая головой: «Ну, артистка…») посмотрела на Огюста и засмеялась с самым честным видом:

– Ни в кого я не влюблена. Если честно, я думаю про тот пожар, который ты обещал устроить.

Бледное лицо Огюста радостно вспыхнуло:

– Считаешь, хорошая идея?

– Блеск! Получше, чем наши лозунги и газеты, но безопасней, чем террор. Если тебе удастся все устроить шито-крыто, мы здорово навредим бошам, а из людей никто не пострадает.

Вот уж в чем они с Огюстом были совершенными единомышленниками, так в отрицании террора, который всегда был предметом спора в группах.

– Боши совершенно опьянели от победы! – с ненавистью говорили одни. – Теперь за десять лет не протрезвятся… если мы их не протрезвим. Надо убивать их, где только возможно. Увидел фашиста, держишь в руках оружие – убей его. И о своей жизни можно не беспокоиться – это такая малость по сравнению с близкой победой!

– Если мы будем вести счет один – один: жизнь гитлеровца в обмен на собственную, – возражали другие, – мы, может, и истребим их, но во Франции останется очень мало народу. Другое дело, что мы должны убивать их – убивать безжалостно, не щадя! – но сами оставаться безнаказанными.

– А вы слышали такое слово – заложники? – вступали в спор третьи. – Помните, как убили эсэсовца в метро? Тот, кто это сделал, скрылся. Но как только стало известно об убийстве, гитлеровцы мгновенно оцепили все выходы с двух близлежащих станций и арестовали всех, кто был тогда на платформах и на лестницах. Двадцать человек поставили к стенке сразу, не спрашивая!

– Жертвы неизбежны, – пожимали плечами одни. – Идет война…

– А фашисты – звери. Им все равно, кого убивать, – поддакивали другие.

– Невинных людей убили не только фашисты, но, получается, и тот герой, который подстрелил эсэсовца, – горячились третьи. – Двадцать французов – не слишком ли дорогая цена за жизнь одного врага? Думаете, жены и дети расстрелянных будут считать нас героями? Да они проклянут нас теми же словами, какими проклинают фашистов!

– Тогда R?sistance никогда не наберет силу, – возмущались первые. – Гитлеровцы подлецы, если заставляют мирных жителей платить за жизнь своих солдат!

– Они и есть подлецы, поэтому мы и сражаемся с ними, – соглашались вторые. – Сражаемся любыми средствами! Недаром «Юманите» призывает патриотов к вооруженной борьбе.

– Ради кого? – спорили третьи. – Какова та цель, которая оправдывает любые средства? Свобода Франции? Но ведь Франция – не только земля, а прежде всего люди. Не только страну хотим мы освободить, но прежде всего – людей. И грош нам цена, если мы выгоним фашистов с нашей земли, полив ее кровью наших же людей!