Год длиною в жизнь

– Георгий! – буркнул тогда за спиной отчим, и он сообразил, наконец, что надо сделать.

Рукопожатие состоялось, но через пятнадцать минут Георгий повторил подвиг забывчивости, когда Федор Лавров заявил, что его ждут в больнице, поэтому он должен покинуть приятное общество.

– Надеюсь, вы проводите Риту, Николай Тихонович, – сказал он на прощанье.

Георгий с трудом сдержался, чтобы не крикнуть: «Я, я ее провожу!» – и снова не увидел протянутую руку Лаврова.

– Конечно, само собой, – суховато ответил отчим (он вообще был очень насторожен, посматривал на Риту не то чтобы с опаской, а как-то… странновато, в общем, посматривал), и Георгий от возмущения забыл обо всем на свете: при чем тут ты, у тебя есть жена, вот ее и провожай, а Рита – моя. Моя!

Ледяной взгляд Риты его, впрочем, изрядно остудил. Она очень приветливо, любезно держалась со всеми обитателями квартиры номер два в доме номер два по улице Фигнер, но подчеркнуто не замечала Георгия.

– Какая у вас интересная квартира, – сказала она, оглядываясь. – Так интересно расположена. Мне рассказывали и мадам Ле Буа-старшая, и Татьяна Никитична: дом стоит углом, часть окон выходит на улицу, часть во двор. И если стоишь напротив подворотни, видно ваше окно над дверью подъезда…

Георгий вспомнил, как позавчера увидел ее в это окно и помчался за ней на улицу, едва успев сорвать бабушкиных гераней… Баба Саша потом диву давалась, что случилось с ее цветами. А Рита их выбросила на газон… И у него впервые зародилось подозрение, что вечер, от которого он так многого ждал, принесет ему какие-то неприятные сюрпризы. Потом он решил, что не иначе как провидцем сделался. Сюрпризы его ждали – еще те!

Тем временем Рита показывала фотографии: величавая старушенция Эвелина Ле Буа, ее сестра Лидия Николаевна, привлекательная худая дама лет пятидесяти (это она незадолго до смерти, пояснила Рита), ее дочь Татьяна – очень красивая женщина за шестьдесят, в мехах, ее муж Алекс Ле Буа, в консервативной шляпе и костюме. «Только тросточки ему не хватает, чтобы выглядеть совершенным буржуем!» – подумал Георгий. На другой фотографии, в молодости, Алекс выглядел куда более прилично: там ему было лет тридцать, русые волосы вразлет, он сидел на мотоцикле и смеялся, глядя чуть исподлобья. Вдали поднималась Эйфелева башня. Фантастика!

Этот снимок баба Саша рассматривала особенно долго, и глаза ее были влажны, когда она подняла их:

– Здесь Алекс – вылитый Шурка. Неудивительно, ведь они родные братья!

Она принесла несколько фотографий брата, и все принялись сличать их и говорить – да-да, конечно, поразительное сходство. А Георгий тосковал оттого, что Рита сидит далеко от него, надежно отгороженная от него матерью и сестрой, а он может только смотреть на нее голодными глазами и медленно сатанеть оттого, что она так старательно отводит взгляд.

– Бедный он, бедный, – проговорила Рита, глядя на портрет Александра Русанова, родного брата своего отчима. – Умер так нелепо.

– От сердечной недостаточности якобы, – буркнула Александра Константиновна. – Хотя бывало, что писали родственникам: от сердечной, мол, недостаточности, а на самом деле…

– И все же я не пойму, кем вы приходитесь Ле Буа? – перебил Николай Тихонович, и все вздрогнули. От этой опасной темы лучше бы уйти… – Все же вы им родственница или знакомая?

– Дальняя родственница, – спокойно сказала Рита, но глаза ее тревожно сузились. – Я воспитывалась в их семье. Между прочим, все эти фотографии – теперь ваши: их вам на память передают ваши парижские родственники. У меня еще есть фотографии с видами Парижа, видами домов Ле Буа в Париже и Ницце, их усадьбы в Муляне, в Бургундии, но их можно посмотреть потом. А скажите, Александра Константиновна, Ольга Дмитриевна, у вас есть ваши снимки, фотографии членов вашей семьи, друзей? Я бы сделала копии и отвезла в Париж.

Георгий на миг оглох от ужаса. Что значит – отвезла бы в Париж?! Она что, уедет? Конечно, и, наверное, уже скоро… Нет! Надо что-то сделать, чтобы она осталась! Но что?

Чернотой, тоскливой чернотой подернулось все вокруг. От злости, от тоски щипало глаза, он забился в угол дивана, как наказанный ребенок, злобно ковырял обивку, не замечая, что отчим то и дело посматривает на него со странным, изучающим выражением.

На счастье, баба Саша, поглощенная разговором с гостьей, на сей раз отвлеклась от обожаемого Игоречка… ах да, Георгия… Она разложила на столе фотографии: