Год Дракона

– Ты здесь сидишь живой, потому что ты что-то там такое означаешь в своем убогом мире четырнадцатого века Хиджры. Ты, жалкий червяк, на кого ты полез со своей раззолоченной зубочисткой… Ничего удивительного, что ты облажался. Вы умеете воевать только с женщинами и мирными обывателями. С мужчинами вы воевать не можете и не хотите. Когда вы видите воинов, вы притворяетесь мирными поедателями урюка. Даже вооруженные до зубов, в форме с аксельбантами и обученные советскими военспецами, вы выглядите, как клоуны на воинском параде. Вы ходячий анекдот, только не смешной, а похабный. Даже твой вшивый пророк с отбитыми почками и его подпевала в цейссовских очках [62] предпочли не умереть в бою, как мужчины, лицом к лицу с врагом, а сбежать и отсиживаться в пещерах, откуда они даже не могут ни с кем связаться, потому что сели батарейки в телефоне, который они купили у неверных, им нечем стрелять, потому что кончились сделанные гяурами патроны… И мы скоро выкурим их оттуда, удавим, зашьем в свинячьи шкуры и сбросим в пропасть… И ты напросился на этот рейд, потому что нет ничего легче, чем зарезать женщину в суете аэропорта и исчезнуть… Только на этот раз вы выбрали не ту мишень, ребята. Мы показали вам в Алжире и в Косово, что не вы нас, а мы вас будем резать, как свиней. Сотнями тысяч, если захотим. А сейчас я покажу вам, что я больше не буду терпеть вас в моем мире. Я покажу вам, что моя цивилизация и гуманизм – это моя одежда, которую я надеваю и снимаю, когда захочу. И предназначена она для меня и людей моего мира, и удобна и нужна лишь тогда и потому, когда все вокруг одеты и ведут себя похоже. А когда я собираюсь воевать, я снимаю с себя цивилизацию и надеваю боевые доспехи. Я вас сотру и превращу в компост, вместе с вашими женщинами и детьми, которых вы презираете и с которыми обращаетесь, как со скотом. Потому что вы нежить, с вашими искалеченными исламом мозгами… Это займет некоторое время, но я это сделаю.

Майзель посмотрел на пленника и снова улыбнулся:

– Я вижу, ты хорошо знаешь, о чем речь. Ты по-своему умный, ты нахватался умных слов из наших книжек. Но ты ничего не понял в нас. Например, почему у настоящего мужчины в нашем мире только одна женщина и так мало детей. И почему он любит их куда больше себя и ценит их жизнь много дороже собственной жизни. И оттого обозлился. И захотел, чтобы не было странного. Чтобы все было везде так, как у вас, в седьмом веке Хиджры. А вот это – вряд ли. Ты пойми, поросенок… Ты для меня не источник информации. Ты не можешь рассказать мне ничего нового, чего-нибудь, чего я не знаю. Я слышу все, о чем вы шепчетесь в своих вшивых и набитых экскрементами пещерах. Ты именно поэтому провалил свое задание. И теперь ты хочешь умереть героем. Не выйдет.

Майзель взял стул, поставил его прямо перед лицом пленного и сел на стул по-наполеоновски, верхом – только полы плаща взметнулись и опали. И снова посмотрел в глаза моджахеду:

– Я не разрешу тебе умереть героем. Я вообще не разрешу тебе умереть. Ты разменный пятак, и я поменяю тебя на то, на что захочу. Посмотрим, что твоя родня согласится сделать, чтобы получить тебя обратно…

Моджахед облизнул губы, сдерживая желание сказать что-то. Майзель, удовлетворенно кивнул:

– Тебя забыли предупредить об одной мелочи, поросенок. О том, что когда я смотрю в глаза своим врагам, они пугаются. И только от меня зависит, как будет силен этот страх. И как долго будут они умирать. Или жить так, что лучше бы умерли…

Он снова улыбнулся:

– Ты, наверное, слышал, что гяуры хорошо обращаются с пленными. Но ты не пленный, а бандит. А я не гяур. Тебя как зовут, поросенок?

– Меня зовут Бин Алла, – медленно проговорил моджахед, пытаясь отвести взгляд и будучи не в силах этого сделать. – А ты – вонючий дхимми [63] , а не…

– Много лишних слов, сын аллаха, – Майзель улыбнулся. – И неправильный ответ. Если я что-то спрашиваю, я желаю получить правильный ответ. Я хочу знать твое имя, а не поганую кличку. Что ж. Начнем.

Он взял моджахеда за подбородок, притянул к себе и заглянул ему в глаза. И смотрел в них, не мигая, до тех пор, пока не увидел зажегшегося там огонька безумия, а из носа у пленного не пошла кровь.

– Х-х-х… х-хватит… Не надо… – просипел моджахед.

– Назови мне свое имя, собака, – улыбнулся Майзель. – Как называла тебя твоя мать-шлюха и твой отец-ослоеб. Как называли тебя твои шлюхи-сестры и ослоебы-братья. Как называл тебя твой имам, жирный бородатый дервиш, пославший тебя заколоть женщину и убежать… Ну?!

– Ру… Рустам… Не… не смотри… Больно…

– Это хорошо. Это правильно. Потому что человек должен чувствовать боль, если он человек. Только черви не чувствуют боли. И я научу тебя чувствовать боль. Настоящую боль. Не в костях и мышцах, – в сердце.

Он снова схватил моджахеда за лицо и заставил смотреть себе в глаза. До тех пор, пока не услышал и не увидел, что хотел… И только тогда отпустил его. И поднялся: