Год Дракона

– Поехали, – Олеся пристегнулась, посмотрела на него. – Поехали, расскажешь по дороге. Только все-все расскажи мне, Пашенька, чтобы я все-все знала…

ПРАГА, 18 МАЯ. ВЕЧЕР

Он вышел от Карела, втянул в себя ночной воздух со свистом. Постоял немного, глядя вдоль улицы, освещенной ярко-желтыми фонарями – настоящими, старинными, сколько сил и средств они положили, чтобы ничего не нарушить, не повредить в этом чудесном городе, столице их сказочного королевства… Только зачем теперь это все?! Если с Еленой…

Про Сонечку он не думал. Не мог поверить…

Майзель набрал номер Ботежа и, услышав его голос в динамике, сказал тускло:

– Вставай, Иржи. Хватит спать…

– Пан Данек…

– Собери мне всех своих, Иржи. Я хочу с вами поговорить.

– Почему я? – прокашлявшись, все еще сиплым голосом спросил Ботеж.

– Потому что Елена тебя любит, как родного отца. Потому что ты кажешься мне человеком, Иржи. Потому что я назначаю тебя главным во всем вашем стойле. И лучше не спорь со мной.

– Что случилось?

– Елена уехала в Минск.

– О-о-ох…

– Собери мне их, Иржи, – повторил Майзель и с треском захлопнул аппарат.

Он вошел в редакцию, в кабинет к Ботежу, – один. Люди, как по команде, смолкли и повернулись к нему…

Почти все они видели его впервые. Почти все… Он таился от них, потому что чувствовал, – нет, не стоит… Он никогда не говорил с ними. Никогда не спускался до объяснений и оправданий. Считал, что умные не нуждаются в этом, что должны и так понимать… Он даже никогда по-настоящему не злился на них, до тех пор, пока не началось у него все это с Еленой. Но теперь…

Он сел на стул верхом и обвел их всех взглядом. И никто из них не смог больше секунды удержать его взгляд своим.

Мужчины и женщины, пожилые и не очень. Поколение, заставшее весну. Те, в кого он так верил в самом начале. Еще когда не был Драконом, когда был мальчиком, читавшим под одеялом Конквеста и Кундеру, Солженицына и Панича, Маркса и Бэкона, Монтеня и Соловьева, Чапека и Кафку. Те, кто предали его, так и не решившись ни на что настоящее. Те, кто проболтали все на свете. Те, кто проболтали бы все, если бы они с Вацлавом вовремя не отшвырнули их прочь с дороги…

Первым нарушил молчание Ботеж:

– Пан Данек… Мы не знали… Она не сказала никому…

– Потому что вы предали ее. Как и нас. О чем ей говорить с вами? Я честно признаюсь, – я тоже не знаю, зачем я здесь. Я просто хотел посмотреть вам в глаза.

– Ты просто разгневан… – вздохнул, не глядя на Майзеля, Ботеж. – Ты просто любишь ее…

– Что вы понимаете в гневе?! – он так сверкнул глазами, что они поежились все. – Что понимаете вы в любви? Что еще сказать мне вам, – после всего, что сказала она? Как объяснить, что нет больше мира, что нельзя так дальше, что война уже на пороге?

– Мы не хотим ни с кем воевать…

– А вас не спрашивают, вы… Я это слышал уже, наверное, тысячу раз. С вами воюют, а вы называете это щекоткой… У вас нет ни сил, ни ума, ни мужества, назвать войну войной, и если уж не воевать самим, то хотя бы признать за нами это право. Потому, что вы – болтуны и подонки, или и то, и другое одновременно. Когда вы стали такими? Куда делась та отвага, что вывела вас на баррикады Будапешта и улицы Праги? Что случилось с вами со всеми? Или это были не вы?! Вы сами не поехали на демонстрацию против Лукашенко. Вы отправили в пасть к Лукашенко детей. Наших детей, которым задурили головы своими россказнями. Конечно, у вас есть дела поважнее. Вам надо обличать меня, рыдать над жертвами израильской военщины, писать пасквили на короля и гадости про королеву, рассовывать все это по карманам ваших парижских вихлозадых подпевал, чтобы они потом тявкали на нас из-за углов своих сорбонн и монпарнасов. И когда ваша собственная совесть ткнула вас носом в ваше дерьмо, вы так ничего и не поняли, а разозлились. И на меня, как всегда, – по привычке, и на нее, потому что ваша совесть, в отличие от вас, как раз очень внимательно меня слушала. И все поняла. И поэтому тоже помчалась туда, чтобы спасти их… И нас. И вас. Всех. А вы… Вы, похоже, уже не поймете. Так вот…

И они увидели это. Как видели это его враги, перед тем, как умереть. Эту маску… Им тоже захотелось убежать и спрятаться. Только некуда было ни прятаться, ни бежать…

– Так вот, – повторил он, и ноздри его раздулись так, что показалось, будто и вправду выдохнет он сейчас пламя. – Если с этими детьми, и с этой женщиной… Впрочем, вам этого не осилить вашими забитыми всякими бреднями мозгами, вы, вечно сомневающиеся во всем… Вы даже не знаете, что можно чувствовать так… Если с ними что-нибудь… Вам не будет больше места в этом мире. Никому из вас, никогда и нигде. И я буду за вашими спинами. Один. Без всяких чудес. Вечно. Потому что без нее…