Год Дракона

– Отчего не верить? Сотню лет Оюна с духами говорит. Родила двоих детей, а мужа так и не было никогда. Да и дети какие – оба белые, словно молоко, глаза голубые, что лед Байкала. Где таких среди бурятов видала? Да и тебе белые косы достались да глаза голубые. Откуда, думаешь? Сама же бабка Оюна всегда черноволоса была да черноглаза. Сказывают, как дохнул на нее Снежный Дракон, так прядь белоснежную с тех пор в волосах и носит. А теперь и вся голова уж ее белой стала.

– Хочешь сказать, и вправду прадед мой Снежный Дракон?

– Вот во что хочешь, в то и верь. Да только раз в двенадцать лет приходит к ней мужчина вроде как из ниоткуда и живет с ней сто дней, а потом уходит – туда, откуда пришел. А еще говорят, с молодости он ее навещает и за это время не изменился ничуть. Высокий, метра два ростом. Лицом вроде на местных не похож. Кожа белая, словно у альбиноса, волосы, тоже белые, по плечи, в косы заплетены; глаза яркие, голубые, да как будто прозрачные, а взгляд холодный, пристальный. И молчит. Только с ней беседу ведет. Последний раз еще до твоего рождения его видали. Этой зимой двенадцать лет как раз будет, как он не появлялся.

Саран слушала его, широко открыв глаза.

– А что же, ты сам его видел?

– Видал. – Он задумался, как будто вспоминая его. – Да только избегает он людей. На глаза никому не кажется. Только с ней и бывает. Мельком его люди замечали. Зайдет в юрту Оюны – только тени видны, да голоса в ее юрте слышатся: один – ее, да еще один – мужской. А слов не разобрать.

– Так что же, не выдумки все это?

– За выдумки держать или же за правду – твое дело. Расскажу тебе все, что знаю, а ты уж сама решай.

Остров Ольхон. 1904 год

Зима тысяча девятьсот четвертого года выдалась на редкость суровой. И причиной тому стали не только лютые морозы, при которых столбик термометра опускался ниже тридцати градусов, но и начавшаяся Русско-японская война. Транссибирская магистраль, призванная соединить всю страну от Санкт-Петербурга до Порт-Артура и Владивостока, на тот момент еще не была завершена – не доставало связующего звена между двумя частями Великого Сибирского Пути, разделенного водами Байкала. Это звено будет добавлено годом позже. А пока, чтобы обеспечить бесперебойное снабжение российской армии, по льду озера от станции Байкал до станции Танхой была организована переправа, ставшая тонкой, но прочной связующей нитью длиною в сорок четыре версты5.

Лед гудел от переправы. Помимо гужевой6 переправы по льду Байкала были проложены рельсы. Днем и ночью через озеро неслись лошади, тянувшие за собой вагоны и сани с людьми. На полпути находилась станция, где пассажиры, следовавшие в обе стороны через озеро, могли остановиться, чтобы немного согреться и дать отдохнуть лошадям. Весь путь в ночное время освещался фонарями, размещенными на верстовых столбах, а на случай буранов и метелей, столь частых для этих мест, вдоль дороги устанавливали колокола, звон которых указывал направление едущим.

Смекалка и упорство инженеров обеспечили эффективное и бесперебойное снабжение войск. Казалось, природная стихия была покорена в угоду и на благо людей. Но озеро, пережившее не одну войну, не одну эпоху, не одну империю, было растревожено. Земля живет по своим законам, и когда люди, копошащиеся на ее поверхности, слишком сильно шумят и причиняют ей боль, она просыпается и пробуждает Природу, и напоминает о том, что она – живое существо, а люди – лишь досадное недоразумение на ее коже.

Так, желая покорить стихию, люди лишь потревожили ее. Покуда они делили поверхность Земли, создавая новые и разрушая старые империи и устои и отстаивая свои интересы, в глубине вод пробудилось нечто еще более древнее, чем само озеро. Разбуженное скрежетом и гулом, взрывами снарядов и мин, оно открыло глаза и медленно повело носом, раздувая огромные ноздри. Когда-то прежде, очень давно, из этих ноздрей вырывалось настоящее пламя, а из пасти валил дым, и люди в ужасе разбегались, принимая его гнев за извержение вулкана. Но теперь никто не верил в Дракона, а сам он был холоден, как воды Байкала, и даже чешуя его побелела, словно покрылась инеем и снегом, и он уже и сам не помнил, когда и при каких обстоятельствах это произошло. Он помнил лишь то, как опустился на дно озера, холодная вода остудила его пыл, и огонь угас в нем.

Зверь приподнял голову и прислушался, поведя ушами. Гул, взрывы, детский плач, стенание Земли – все это отлично улавливал его слух, но он искал другие звуки – звуки шаманского бубна – и не слышал их. Он пошевелился, разминая спину и лапы, и вдруг ощутил жуткий голод. Обида на неблагодарность людей породила ярость, а ярость усилила чувство голода, и, не обнаружив никакого подношения, он взмыл вверх, сквозь плотные слои воды, к поверхности замерзшего озера, разбил толстый лед, взмыл в запудренное снегом небо и обрушился на лед всем телом, ломая его и снова погружаясь в воду.