Год гиен

Кто-то шевельнулся внизу, но там ничего не было видно.

— Семеркет! — донесся ее легкий голос из темноты.

— Я принес тебе плащ и хлеб. А теперь осторожней — я брошу их тебе.

Он пропихнул плащ сквозь решетку. Потом бросил ковригу хлеба, хотя для этого ему пришлось разорвать ее пополам, иначе она не пролезала через решетку.

Женщина была тронута.

— Ты очень добр, что вспомнил обо мне, Семеркет.

— Мы арестовали Сани. Его будут пытать, если он не скажет все, что знает, Ханро. Панеб уже под стражей. И завтра, и еще через день, и еще через один меджаи будут арестовывать работников — до тех пор, пока один из них не сознается.

Сперва она не отвечала. Потом Семеркет услышал в темноте бормотание:

— Ужасно…

— Я хочу, чтобы ты знала — я попытаюсь спасти Рами, если смогу. Но ты должна предупредить его, Ханро, что его единственная надежда — признаться. Если он признается, это даст ему шанс. Ты ему скажешь?

Она ответила только после паузы:

— Если снова увижу его — да. Спасибо, Семеркет.

— Завтра, как только рассветет, я пойду в Диамет, чтобы повидаться с министром. Он прикажет тебя выпустить.

Ханро молчала. Дознаватель подумал, что она, должно быть, снова плачет. Но когда до него вновь донесся голос женщины, он был на удивление спокойным.

— До свидания, Семеркет.

Он нехотя встал и отряхнул грязь с колен. Поправив на плечах шерстяной плащ, Семеркет нечаянно взглянул в сторону Великого Места. Шесть пар сверкающих желтых глаз уставились на него. Шакалы стояли очень близко — храбрые, не боящиеся человека.

Семеркет сделал в их сторону угрожающий жест и топнул ногой. Звери повернулись и побежали по тропе, время от времени останавливаясь, чтобы свирепо посмотреть на него.

Ветер пустыни ринулся на дознавателя из-за дюн — холодный, несущий песок.

Дрожа, Семеркет потащился к деревенским кухням, чтобы взять у слуг свой ужин. Он так погрузился в свои мысли и тревогу за Ханро, что открыл дверь кухонь, не думая о том, что может за ней скрываться.

Кхепура и ее сыновья сидели там тесным кружком в окружении соседей. Толстуха плакала, а сыновья склонялись над ней, умоляя мать быть храброй. Другие строители гробниц бормотали слова утешения, говорили, что чувствуют — Сани скоро вернется домой, меджаи не могут держать его в тюрьме слишком долго… Женщина простонала, что боится, что нубийцы будут бить ее мужа — а он ведь немолод и может этого не пережить. Тут она снова разразилась воплями.

Когда Семеркет вошел, строители гробниц мгновенно замолчали, понурив головы и сердито глядя на него из-под полуопущенных век. Оказавшись среди негодующих селян, Семеркет проклял свое невезенье. Единственным выходом было держаться храбро и надеяться, что драки не будет.

Чиновник кивнул всем, ни с кем не встречаясь глазами, и двинулся к печам. Он приказал слуге принести кувшин пива, а служанке — наполнить миску зеленью и сыром. Он уже собрался уходить, но, отвернувшись от очага, обнаружил, что прямо перед ним со злобным выражением лица стоит Кхепура, загораживая ему путь.

— Это из-за вас схватили моего мужа, — обвиняющим тоном пробормотала она.

— Нет, — твердо ответил Семеркет. — Его арестовали меджаи.

— Вы все это устроили.

— Обвиняй себя, Кхепура — он не был бы сейчас в тюрьме, если бы ты не забрала Ханро.

— Снеферу рассказал нам про горшок, про то, как вы хитростью заставили его починить посудину. Думаете, мы не знаем, что вы пытаетесь с нами сделать? Превратить невинных людей в преступников, чтобы выслужиться перед министром!

Чиновник почувствовал, что его лицо покраснело от гнева. Ему хотелось посмеяться над этими словами, бросить ей ответные обвинения. Значит, они — невинные люди, вот как? В глубине души Семеркет знал, что Кхепура имеет отношение к исчезновению драгоценностей Ханро, хотя Рами принял вину на себя.

Горячие слова уже готовы были сорваться с его губ, даже язык его избавился от обычной скованности. Семеркет с огромным трудом удержался от того, чтобы сказать Кхепуре — сказать всем: может, жители деревни и выскользнули из петли благодаря тому, что вовремя украли драгоценности Ханро, но он скоро снова затянет эту петлю. Но чиновник увидел, как четыре сильных сына толстухи грозно смотрят на него, готовые ринуться в драку, если мать скажет хоть слово. И он поставил на печь кувшин с пивом, рядом с миской зелени и, повернувшись к жителям деревни и заставив свой голос звучать спокойно, сказал:

— Если твой муж невиновен, Кхепура, тебе нечего бояться.

— Он невиновен. Это ты виновен! — ее обличительная речь изливалась, как расплавленная лава. — Я знаю, что Ханро была с тобой прошлой ночью. Я знаю, что там творилось, не думай, что не слышала! Я могла бы засадить тебя в тюрьму по тому же самому обвинению, если бы захотела. Я — староста здешних женщин и это кое-что значит, хоть ты и думаешь, что чем-то лучше нас!

Его снова окатила волна гнева и неосторожные слова вырвались сами собой:

— Ты не сможешь арестовать меня, Кхепура, потому что знаешь, что муж твой виновен. Скажи-ка — Сани когда-нибудь приносил тебе драгоценности из гробниц, как приносил Ханро?