Год грифона

Час спустя студенты высыпали из Северной лаборатории во двор, кипя от возмущения. Все они уже достаточно научились чувствовать магию, чтобы определить, что Вермахт на ассасина никаких заклятий не налагал.

– Просто приписал все себе, чтобы выслужиться перед Коркораном! – говорили они. – Вот ведь гад!

Даже Мелисса так говорила. Она возмущалась больше всех остальных.

– А вы видели, как он обошелся со мной? – спрашивала она. – Как с какой-нибудь паршивой собакой!

– Не могу не отметить, что все остальные независимо от нас пришли к такому же мнению о Вермахте, что и мы, – сказал Фелим. – Это заставляет предположить, что наше суждение было верным.

– Как все-таки хорошо, что эта защита снова сработала! – сказала Ольга. – А то у меня прямо сердце застыло, когда я увидела эти ноги в камине. Клавдия, что с тобой?

– Да ничего, – ответила Клавдия. – Знаешь, у меня ужасно смешанные чувства. С одной стороны, ты себе просто не представляешь, как это здорово: видеть, что твое заклятие наконец-то подействовало! Но когда я думаю о том, что это заклятие обратило живого человека в пепел, мне становится ужасно не по себе. Надеюсь, Коркоран не сделает с ним ничего страшного.

– Да ничего он ему не сделает, – буркнул Рёскин.

– Отправит подальше и выпустит на волю где-нибудь в глуши, – сказал Лукин. – Что же еще с ним делать? Остается надеяться, что эти защитные заклятия будут действовать и дальше, потому что где-то поблизости бродят еще два ассасина.

О том, что где-то бродят еще два ассасина, знали решительно все. Все студенты, не говоря уже о поварах и привратнике, до вечера только и делали, что вздрагивали от неожиданных звуков и боязливо оглядывались через плечо. Друзья Фелима заботились о том, чтобы ни на минуту не оставлять его одного.

– Да ничего со мной не случится! Эта защита лучше любых доспехов! – протестовал Фелим, когда Рёскин настойчиво навязывался ему в провожатые каждый раз, как Фелим собирался сходить в туалет.

– Так-то оно так, но откуда ты знаешь, сколько времени это заклятие будет действовать? – возражал Рёскин.

Прочие настояли, чтобы Фелим провел остаток дня в Эльдиной комнате, где хватало места на всех.

– Воин из меня, конечно, не ахти, – говорил Лукин, – но яму я могу разверзнуть в любой момент, а Ольга создаст чудовищ. Ну а если магия не поможет, Рёскин на пару с Эльдой любого ассасина порвут на куски.

– А про меня ты забыл? – заметила Клавдия.

Эльда же, которая лежала на полу посреди рассыпавшихся магических узоров и сочиняла весьма спорное эссе, подняла голову и сообщила, что ей не нравится идея рвать кого-то на куски.

– Я еще никогда этого не делала. Но я постараюсь.

Фелим пожал плечами. Ему хотелось запереться у себя в комнате и написать-таки свой реферат. Несмотря на то что он провел ночь, стоя в душном футляре, пахнущем книгами, он был исполнен решимости доказать, что вполне способен обойтись без готовых рефератов, которые пытался продать ему долговязый третьекурсник. Этого требовала честь. Но поскольку спорить было явно бесполезно, он позаимствовал у Эльды стопку прекрасной, изготовленной вручную бумаги и взялся за работу. Прочие последовали его примеру. Вскоре все деловито скрипели перьями в разных концах концертного зала. Ольга с Фелимом расположились за столом, а Клавдия села в углу. Ей зачем-то понадобились ножницы и линейка. Рёскин стоял на коленях перед стулом, а Лукин писал, развалившись на огромной Эльдиной постели. Вскоре в зале воцарился еще больший кавардак: повсюду стояли чашечки из-под кофе, который принесла Ольга, кружки из-под пива, которое Рёскин прихватил сюда после обеда, и валялись неудачные варианты, которые не глядя отбрасывал Лукин.

Лукину всегда бывало труднее писать, чем другим. Начало он обычно переписывал не меньше шести раз. Но к середине дня и он наконец разошелся и теперь строчил вовсю. Лукин написал уже довольно много, когда обнаружил, к своему немалому удивлению, что для доказательства его утверждения нужно процитировать что-то из того, что Вермахт диктовал им на прошлой неделе. И Лукин полез за своим золотым блокнотиком, чтобы привести точную цитату. То, что он увидел в блокнотике, так его удивило, что он вскрикнул от неожиданности.

Все было вскинулись, решив, что на Лукина набросился шестой ассасин. Но, обнаружив, что он всего лишь смотрит в блокнот, народ расслабился и вернулся к работе.

А Лукин все смотрел в блокнот. Часть того, что говорил Вермахт: «Магия, лишенная определенной цели, опасна», – была на месте, но эта фраза одиноко красовалась посреди девственно-чистой страницы. Страница перед ней и следующая за ней тоже были пусты. Когда Лукин наконец оправился от удивления достаточно, чтобы начать листать блокнот, он обнаружил, что часть записей по травознатству и драконоведению никуда не подевалась, но пестрела какими-то странными пробелами: будто на тех местах ничего и не писали. Практически единственным, что осталось нетронутым, была та страница, где Лукин неуклюже пытался описать свои удивительные ощущения от возжигания магического огня.