Год испытаний

Но хотя мы и боялись распространения заразы, мы даже не предполагали, насколько стремительно это может произойти. Даже на лоне природы, в Каклетт-Делф, где мы собирались по воскресеньям, было заметно, что с каждой неделей наши ряды убывают.

Ко второму воскресенью этого месяца мы перевалили печальный рубеж: в земле покоилось столько же людей, сколько осталось в живых. И когда вечером я проходила по главной улице, я вдруг почувствовала, как на меня давят все эти призраки умерших. Я шла ссутулившись, прижав локти, как будто уступала им дорогу. Оставшиеся в живых боялись друг друга и скрытой заразы, которая могла таиться в каждом из нас.

Когда я смотрела на своего соседа, я невольно представляла его мертвым. Я думала: как же мы обойдемся без такого хорошего пахаря или такой искусной ткачихи? В нашей деревне не осталось уже ни кузнеца, ни каменщика, ни плотника, ни портного. Поля стояли заброшенными, дома опустели.

На каждого из нас страх действовал, конечно, по-своему. Эндрю Меррик, солодовник, выстроил себе хибарку на отшибе и жил там теперь со своим петухом, ни с кем не общаясь. Когда ему было что-то нужно, он пробирался к источнику и оставлял свой заказ. Он не умел писать и потому приносил, например, несколько зерен овса или хвост от селедки.

Некоторые топили свой страх в вине, а от одиночества пытались спастись при помощи неразборчивых связей. Но больше всех отличился Джон Гордон, тот, который избил свою жену в день гибели Анис Гауди. Он всегда был нелюдимым, так что никто особенно не удивился, когда ранней весной он и его жена перестали приходить в Каклетт-Делф. Так как они жили на самом краю деревни, я не видела Джона уже много недель. Его жена Урит мне как-то повстречалась, и мы с ней даже поговорили. Я заметила, что Урит очень исхудала, но то же самое можно было сказать и о большинстве из нас.

А вот Джон изменился просто разительно. Как-то вечером я отправилась к источнику, чтобы забрать мешок соли, который мы заказали для дома пастора. Уже смеркалось, так что я не сразу узнала в согбенной фигуре, ковылявшей мне навстречу, Джона. Хотя погода стояла холодная, он был голый до пояса, только вокруг бедер был намотан кусок материи. Он был как скелет — казалось, кости вот-вот прорвут кожу. В левой руке у него был посох, а в правой он держал кожаный кнут, на конце которого виднелись гвозди. Он поднимался по тропе, останавливаясь через каждые пять шагов, и хлестал себя этим кнутом.

Я бросила мешок с солью, побежала к нему и с ужасом увидела, что его тело превратилось в сплошную рану.

— Пожалуйста, прекрати! — кричала я. — Не истязай себя так! Пойдем со мной, я смажу твои раны мазью.

Гордон посмотрел на меня отсутствующим взглядом, продолжая бормотать слова молитвы на латыни и как бы в ритм нанося себе удары кнутом. И прошел мимо.

Я взяла мешок и поспешила в дом пастора. Мистер Момпелльон готовился к проповеди, но, когда я рассказала Элинор о том, что видела, она посчитала, что мы не можем ждать, когда ее муж освободится. На стук в дверь он тут же встал из-за стола и ждал, что мы ему скажем. Он знал, что мы не стали бы его тревожить по пустякам. Когда я рассказала ему о Джоне, он в сердцах ударил кулаком по столу:

— Флагелланты! Я боялся этого.

— Но откуда им взяться здесь? — спросила Элинор. — Деревня ведь так далеко от больших городов.

— Кто знает? Гордон — образованный человек. Очевидно, опасные идеи могут распространяться и завладевать умами людей с такой же легкостью, как и зараза.

Элинор объяснила мне:

— Флагелланты всегда, как призраки, сопровождали чуму. Когда начинается эпидемия, они собираются целыми толпами и идут из одного города в другой, заманивая на свою сторону отчаявшихся. Они считают, что, занимаясь самоистязанием, можно отвратить от себя гнев Божий. Бедные, заблудшие души…

— Может быть, и бедные, но очень опасные, — перебил ее мистер Момпелльон. — Чаще всего они наносят вред только себе, но были времена, когда они и других обвиняли в том, что из-за их грехов Бог наслал чуму. Мы уже потеряли Гауди из-за подобных предрассудков. Я не допущу, чтобы кто-то еще пострадал. Анна, собери, пожалуйста, какую-нибудь еду, мази и настои. Думаю, нам надо съездить к Гордонам.

Я собрала сумку с продуктами и снадобьями, как он просил, и мы отправились к Гордонам.

Поначалу Урит не хотела открывать нам дверь.

— Муж не разрешает мне принимать мужчин, когда его нет дома, — проговорила она дрожащим голосом.

— Не беспокойся, я не один, со мной Анна Фрит. Разве он будет против, если тебя навестит священник со своей прислугой? Мы принесли тебе угощение.

Она слегка приоткрыла дверь, увидела, что я стою с сумкой, облизнула губы и раскрыла дверь настежь. Из одежды на ней было только грубое покрывало, подпоясанное веревкой.

— Сказать по правде, я умираю от голода, так как муж вот уже две недели не разрешает мне ничего, кроме чашки бульона и куска хлеба в день, — сказала она.

Когда мы вошли, я открыла рот от удивления: он вынес из дома всю мебель. Повсюду висели грубые деревянные кресты.