Год испытаний

— Анна, пойми: у Элинор были совсем другие нужды, физические нужды не были для нее главными. У нее была разбита душа. Ей нужно было искупить свои грехи, и я помогал ей в этом. Когда она была еще совсем девочкой, она совершила страшный грех, о котором ты, конечно, не знаешь…

— Я все знаю, — перебила его я. — Она мне рассказала.

— Неужели? — удивился он. А потом нахмурился. — Кажется, между вами были гораздо более близкие отношения, чем я думал. Я бы даже сказал, слишком близкие, чтобы это укладывалось в рамки приличия.

У меня мелькнула мысль: вот он лежит в моей постели голый и еще рассуждает о приличиях!..

— Элинор рассказала мне о своем грехе, но она раскаялась…

— Анна, между раскаянием и искуплением грехов — огромная разница. Ее похоть стоила жизни неродившемуся ребенку. Что она могла бы предложить в качестве искупления? Я счел, что, раз она совершила грех из-за того, что предалась похоти, она должна искупить его, ведя какое-то время целомудренный образ жизни. Я должен был полностью удостовериться, что она очистилась, а иначе я мог потерять ее и не встретиться с ней на небесах.

— А как же ты сам мог это вынести? — спросила я сдавленным голосом.

— Я? — Он рассмеялся. — Я брал пример с папистов, католиков. Ты знаешь, как они учат тех, кто принял обет безбрачия, подавлять свои желания? Когда те хотят женщину, они должны представить себе, как она справляет свои естественные нужды. Когда я смотрел на Элинор, я заставлял себя думать о том, что и в ее организме есть желчь и гной. Я представлял себе, как дурно пахнет содержимое ее ночного горшка…

— Хватит! — закричала я, зажимая уши. Мне стало дурно.

«Он силен физически, но воля его еще сильнее. Он может заставить себя делать то, что ни одному нормальному человеку не под силу». Теперь я поняла, что Элинор имела в виду.

Он встал на колени. Голос его стал звонким, как на кафедре:

— «Разве ты не знаешь, что я, муж твой, должен быть для тебя подобием Бога в доме нашем? Разве не я изгнал блудницу из Рая? Я превратил свою похоть в священный огонь…»

Он рассмеялся, но смех его был не весел. А потом он упал на матрас и лежал с закрытыми глазами. По его лицу пробежала гримаса, как от внезапной боли. Он тихо заговорил:

— А теперь оказалось, что Бога нет, и я был не прав. Не прав по отношению к Элинор, не прав по отношению к себе. Ведь я любил и желал ее. А еще я был не прав, когда потребовал от жителей нашей деревни остаться. Кто я такой, чтобы брать на себя такую ответственность? Я думал, что говорю с Господом. Глупец! Все, что я сделал, все, что я говорил, все, что я чувствовал, было основано на лжи. Я был не прав во всем. А теперь я понял, что надо жить так, как хочется.

Он хотел обнять меня, но я выскользнула из его рук и спрыгнула с кровати. Я схватила свою разбросанную одежду и вышла из комнаты. Единственной моей мыслью было поскорее убежать от него.

Я шла к церковному кладбищу. Мне нужно было оказаться поближе к Элинор. Как бы мне хотелось обнять ее и сказать ей, как мне жаль, что он так использовал ее. Когда я поддалась своему желанию и стала с ним близка, я думала, что тем самым как бы приближаю к себе и ее. А оказалось, что, получив удовольствие от близости с ним, я своровала у нее то, что должно было по праву принадлежать ей, — ее свадебную ночь. Я подошла к ее могиле, обняла надгробный камень и рыдала на нем так долго, что он стал мокрым.

Я все лежала на камне, когда услышала, что он зовет меня. Я не хотела его видеть, все в нем стало мне теперь отвратительно. Я поднялась и побежала к церкви. Я не была там с марта, когда пастор объявил, что закрывает церковь. Я вошла внутрь, осторожно прикрыв за собой дверь.

Воздух показался мне спертым. Я прошла вперед, по-прежнему испытывая благоговейное чувство к этим стенам, погладила старую каменную купель, вспоминая, как в ней крестили моих сыновей. Как счастлив был тогда Сэм!

Мой бедный, простодушный Сэм. Иногда я стеснялась его, стеснялась, что он слишком прост. Как я завидовала Элинор! Завидовала тому, что у ее мужа такие манеры, тонкий ум. Почему я ничего не понимала? Никто, я думаю, не мог бы заподозрить, что тонкий ум способен на такие извращения.

Запах воска, сырые каменные стены, пустые скамьи. Люди сидели здесь, слушали его и верили ему так же, как верила Элинор. Ждали, что он скажет нам, как жить. А теперь они лежат в земле. Я стояла и ждала, когда ко мне придут нужные слова, чтобы помолиться о них. Попробовала произнести знакомые с детства слова: «Верую в Тебя, Господи, Отец Всемогущий…» Они отдались эхом в пустой церкви.

— Ты веришь, Анна? Ты все еще веришь в Бога? — донесся до меня голос со стороны ряда, где сидели раньше Бредфорды. Элизабет Бредфорд поднялась со скамьи. — Моя мать тоже верит. Я пришла сюда по ее просьбе, хотя я и сомневаюсь, что ей помогут молитвы. У нее вчера начались схватки, на месяц раньше срока, врач от нее отказался. Он заявил, что женщина, задумавшая рожать в ее возрасте, играет со смертью и что она не разродится, а потом сел на лошадь и уехал.

Мисс Бредфорд снова опустилась на скамью и прошептала: