Год, когда я всему говорила ДА

Или вино, или туалетная бумага.

Вино.

Или.

Туалетная бумага.

Туалетная бумага побеждала не всегда.

Я сейчас заметила, как вы одарили меня этаким взглядом. Вы правда меня осудили?

Нет. Вы не стали бы открывать эту книгу лишь затем, чтобы осуждать меня. Не так мы с вами начнем наше путешествие и не так закончим. Мы пройдем его, как настоящие друзья. Так что пусть та, что без вина, первой бросит в меня камень.

И да, порой туалетная бумага проигрывает.

Потому что иногда вино безденежной женщине нужнее.

Так что вам придется сделать мне поблажку, если я не расположена извиняться за свою любовь к волшебству двусмысленности и вымысла. Потому что вымыслом я зарабатываю на жизнь.

Теперь работа воображения – моя работа. Я пишу телевизионные сценарии. Я придумываю персонажей. Я мысленно творю целые миры. Я добавляю новые слова в лексикон повседневных разговоров – может быть, благодаря моим фильмам вы говорите о «веджейджей»[2] и рассказываете друзьям, что у вас на работе кого-то «уконтраПоупили»[3]. Я рожаю детишек, я обрываю жизни. Я танцую. Я играю положительных героев. Я оперирую. Я гладиаторствую. Я отпускаю грехи. Я плету небылицы, травлю байки и заливаюсь соловьем, сидя у костра. Вымысел – моя работа. Вымысел – мое призвание. Вымысел – мой кайф.

Да, я лгунья.

Но теперь я лгунья профессиональная.

«Анатомия страсти» была моей первой настоящей работой на телевидении. То, что ею оказалась созданная мною же телепрограмма, означает, что я ничего не знала о работе на телевидении, когда начинала создавать собственную телепрограмму. Я расспрашивала всех телесценаристов, с которыми сталкивалась, о том, что это за работа такая, каково это – быть ответственным за целый сезон сериала кабельного телевидения? Я получила целую кучу полезных советов, большинство которых давали ясно понять, что каждая программа уникальна и отличается от всех остальных. С одним исключением: все до единого встреченные мною сценаристы сравнивали работу на телевидении с одним и тем же образом – прокладкой рельсов для надвигающегося скорого поезда.

Сюжет – это рельсы, и ты должна укладывать их, потому что надвигается этот самый поезд. Поезд – это производство. Ты продолжаешь писать, продолжаешь укладывать рельсы, потому что поезд производства надвигается на тебя – несмотря ни на что. Каждые восемь дней съемочной группе нужно начинать готовиться к новому эпизоду: искать съемочные площадки, строить декорации, создавать костюмы, находить реквизит, планировать съемки. И каждые восемь дней после этого группе нужно снимать новый эпизод.

Восемь дней на подготовку.

Восемь дней на съемки.

Восемь дней, восемь дней, восемь дней, восемь дней.

Это означает, что каждые восемь дней этой съемочной группе нужен новехонький сценарий. И моя работа, черт возьми, обеспечить его. Каждые. Восемь. Дней. Потому что худшее, что ты можешь сделать, – это застопорить производство, сбросить поезд с рельсов и вогнать студию в сотни тысяч долларов убытков, пока все тебя ждут. Именно так превращаются из просто телесценаристов в телесценаристов-неудачников.

Поэтому я научилась укладывать рельсы оперативно. Искусно. Творчески. И при этом быстро, как долбаная молния.

Присыпать слоем вымысла.

Вставить в брешь какую-то историю.

Приколотить по краям воображением.

Я всегда ощущаю пятой точкой жар мчащегося поезда. Он так и норовит меня раскатать. Но я не отступаю в сторону, позволяя холодному ветру ударить в лицо, когда поезд пронесется мимо. Я никогда не отступаю. Не потому, что не могу. Просто не хочу. Что это тогда за веселье? А ведь как по мне, на всем свете нет лучшего веселья. Этот адреналин, эта спешка, это… я называю это гулом. Этот гул, который гудит внутри моей головы, когда я нахожу нужный творческий ритм, нужную скорость. Когда укладка рельсов переходит от ощущения, будто карабкаешься на четвереньках в гору, к ощущению полета по воздуху без малейших усилий. Словно преодолеваешь звуковой барьер. Все внутри просто переключается. Я преодолеваю творческие границы. И ощущение от укладки рельсов меняется, трансформируется, превращается из напряжения в экзальтацию.

Я теперь дока в этом деле – в плетении небылиц.

Я могла бы выступать в этом виде спорта на Олимпиаде.

Но есть еще одна проблема.

Я стара.

Не в том смысле, что потрясаю кулаками и ору, если кто-то удумает пробежаться по моей лужайке. И не в морщинисто-почтенно-старейшинском смысле. Снаружи я вообще не похожа на старуху. В смысле снаружи я выгляжу очень даже хорошо.

Я выгляжу молодо.

И, возможно, мне никогда не светит выглядеть каргой преклонных лет. Серьезно. Я никогда не состарюсь. Не потому, что вампирша или что-то в этом роде. Я никогда не состарюсь, потому что я – дочь своей матери.