Год, когда мы встретились

Тетя была у нас, проводила выходные с мамой, а я, как тогда было заведено, отсыпалась у нее дома. Дядя Билли смотрел телевизор, а мы с Кевином сидели на качелях на заднем дворе и изливали друг другу душу. Я горевала из-за маминой болезни, Кевин меня внимательно слушал. Слушать он умел, это правда. А потом Кевин раскрыл мне свою тайну: он только что узнал, что его усыновили. Сказал, что чувствует, будто его предали, после всех этих долгих лет молчания, но с другой стороны, это наконец помогло ему разобраться в его отношении ко мне. Он меня любит. В ту же секунду он набросился на меня, жадно водя руками по всему телу, и, задыхаясь от вожделения, засунул мне в рот мокрый горячий язык. Всякий раз, вспоминая об этом, я мчалась в ванную, чтобы как следует прополоскать рот. Может быть, по крови он мне и не двоюродный брат, но он мой брат. Мы играли у них на заднем дворе в «Повелителя мух»[2], связывали его братика Майкла и поджаривали его на вертеле, устраивали костюмированные представления и показывали их, стоя на подоконниках. Мы были дети одной семьи. Все воспоминания, которые у меня с ним связаны, это воспоминания о брате. То, что он сделал, было мерзко.

Больше я с ним не разговаривала. Тете ничего не сказала, но знала, что она знает. Думаю, мама ей рассказала, но мы с тетей никогда этого не обсуждали. Первый год после того она держалась нервно, словно извиняясь, а потом тоже нервно, но уже обвиняя. Кажется, она считает, что, если б я простила Кевина, это могло бы его вернуть. Нет, тогда он еще не уехал, но напрочь отдалился от семьи, всячески показывая, что он больше не один из них. Постоянно встревоженный, никогда ни в чем не уверенный – ни в себе, ни в других. Мне тогда было чем заняться, проблемы Кевина не входили в этот список. Жестоко, наверное, но мне было семнадцать, и я его заморочек не понимала. Он был моим старшим братом, приемным, сдвинутым на всю голову, и я хотела только одного – чтобы он провалился ко всем чертям. Но теперь он вернулся, и, видимо, нам придется встретиться. Я давно перестала на него обижаться, мне больше не хочется прополоскать рот, когда я о нем думаю. Но, хоть у меня и нет никаких важных дел, я знаю массу более приятных способов провести время, чем неловкая беседа с кузеном, который опробовал на мне французский поцелуй шестнадцать лет назад на качелях.

Снова смотрю в окно в надежде увидеть Эдди, и в этот момент звонит домашний телефон. Его номер не знает никто, кроме папы и Хизер, и обычно именно она на него и звонит, так что я беру трубку.

– Простите, могу я поговорить с Джесмин Батлер?

Замираю, пытаясь понять по голосу, кто это. На Кевина непохоже. У него, поди, теперь австралийский акцент, хотя черт его знает. В любом случае не думаю, что это он. Со стороны тети Дженнифер было бы ужасно подло дать ему мой номер. А между тем слабый акцент есть, он слегка пробивается сквозь дублинское произношение – милый такой, певучий сельский говор.

– С кем я говорю?

– А я с Джесмин Батлер говорю?

Улыбаюсь и пытаюсь скрыть, что он меня позабавил.

– Пожалуйста, не могли бы вы представиться? Я экономка миз Батлер.

– О, простите! – радостно восклицает он, и это звучит очаровательно. – Как вас зовут?

Да кто же это такой? Он звонит мне, а говорит так, словно это мне что-то от него нужно, но никакой грубой напористости, напротив, все предельно вежливо и до крайности мило. Не могу понять, откуда он. Точно не из Дублина. Не северянин. Но и не южанин. Центральные графства? Тоже нет. Но акцент прелестный. Видимо, что-то продает. Надо выдумать имя для экономки и заканчивать разговор. Взгляд падает на тумбочку, где возле телефонной базы лежит пенал с ручками, если понадобится что-нибудь записать.

– Пен. – Я стараюсь не захихикать. – Пен-ни. Пенелопа, но все зовут меня Пенни.

– А иногда Пен?

– Да, – улыбаюсь я.

– Могу ли я узнать вашу фамилию?

– Вы заполняете анкету?

– Нет-нет, это на случай, если я снова позвоню, а миз Батлер опять не будет дома. На всякий, знаете ли, случай, – с саркастической печалью говорит он.

Не могу удержаться и смеюсь.

– Мм… – Так, что тут еще в поле зрения, ага, айпад. Закатываю глаза. – Пад. – Закашливаюсь, чтобы скрыть смех. – Паддингтон.

– Значит, Пенелопа Паддингтон, – резюмирует он, и я слышу, что он все понимает. Не надо большого ума, чтобы понять. – Вы не знаете, когда вернется миз Батлер?

– Не могу вам сказать. – Присаживаюсь на подлокотник дивана и вижу в окно, что доктор Джеймсон стоит у тебя перед дверью. – Она приходит и уходит. По работе. – Доктор Джеймсон заглядывает сквозь разбитое стекло. – А что вы хотите?

– Это дело частного характера, – вежливо, доброжелательно отвечает он. – Мне хотелось бы обсудить его лично с миз Батлер.

– И она вас знает?

– Пока нет. Но, быть может, вас не затруднит передать ей, что я звонил.

– Разумеется. – Я беру ручку и листок, чтобы записывать.

– Я попробую позвонить ей на мобильный.

– У вас есть ее номер?

– Да, и рабочий тоже, но я звонил в офис, и она недоступна.