Год кометы и битва четырех царей

Хриплый голос одной из женщин перешел в рыдание, как при словах заупокойной молитвы, голос словно исходил от земли, из-под земли, той земли, которая преждевременно приняла в свое лоно молодое тело, погасила взгляд карих глаз. Обе старухи подошли к картонной голове Гальвана Безземельного, гладили лоб и подбородок, красные губы. Вернулись к Паулосу, лица их были морщинистыми и желтыми, словно изъеденная шашелем древесина, но он на какое-то мгновение увидел их светловолосыми красавицами с тонкой и белой лебединой шеей, которые оплакивают гибель своего паладина. Только на мгновение. Они тут же снова увяли и вернулись штопать живот Галаора.

III

Паулос поднялся по лестнице на второй этаж, никого не встретив, и подошел к двери по левую сторону, как ему указал оруженосец Матиас. Это была массивная дубовая дверь, сколоченная бронзовыми гвоздями. Она была приоткрыта.

— Можно войти? — дважды спросил Паулос громким голосом и постучал костяшками пальцев.

Ответа не последовало, и он вошел, оставив дверь приоткрытой, как была. Комната оказалась гораздо больше, чем можно было предположить, и уровень пола — выше, чем на лестничной площадке: Паулосу пришлось подняться еще на три ступени, чтобы пройти в глубь комнаты, к королевскому ложу. По левой стороне шли окна, которые он видел со двора, на них были занавески, вышитые красными и желтыми цветами, а справа Паулос увидел густой лес. Под развесистым дубом спал после обеда молодой человек, прижав к груди большую, вроде бы серебряную флейту, а с ветки другого дуба на Паулоса смотрел ворон, смотрел презрительным взглядом, свойственным этим птицам, когда они сыты и дремлют на солнышке. В середине комнаты стоял стол, и на нем лежали прикрытые ковровой салфеткой шлем, меч, щит и шпоры короля Артура. Когда Паулос подошел к столу, из шлема выскочил мышонок и юркнул в дыру между досками пола. То ли он нашел в шлеме пристанище, то ли грыз баранью кожу подкладки, пропитанную королевским потом и поэтому особенно вкусную. Паулос остановился полюбоваться королевским военным снаряжением и благородным оружием, но тут из-под стола вылез тощий и костлявый карлик с приплюснутым носом и таким же лицом, изрядно облысевший. С редким проворством он посовал все предметы в соответствующие по размеру белые мешки, на каждом из которых красной краской была намалевана буква «А».

— Многие тут ходят, делают вид, будто любопытствуют, а сами запоминают, чтобы потом скопировать! — пронзительным голосом сказал карлик.

С неожиданной прытью он вскочил на стол и уселся на мешки с военными принадлежностями короля. И принялся ковырять в носу специальной маленькой лопаточкой.

— Ты уж извини, я это делаю не от недостатка воспитания, просто, если я не прочищу нос, мне трудно дышать. А нюха у меня нет совсем! Когда после битвы остается много трупов, то через неделю они вовсю гниют под жарким солнцем, и говорят, ни один человек такого запаха не выдержит, а я запросто могу обшаривать карманы убитых на тот случай, если кто из них взял с собой на войну полный кошелек.

— А часто бывают такие сражения?

— Да при мне-то не было ни одного, но я мог бы делать то, о чем говорю, раз у меня нет нюха, и пожива была бы немалая.

— Так ни разу и не пришлось поживиться?

— Я ж тебе сказал, что не было сражений! Вот и живу надеждой, что такой день настанет, а уж потом с богатой добычей я уйду на покой!

Говоря о покое, карлик вроде бы смягчился, и его пронзительный голос зазвучал подобрей.

— Когда король Артур выходил на бой, ему достаточно было сдвинуть корону набекрень, и враги знали, что он во гневе. Тогда они тихо-мирно отступали. Король Артур посылал глашатая, и тот кричал врагам, чтобы они бросали на дорогу какую-нибудь одежду или провизию или же оставляли треногу с разведенным под ней огнем, это, мол, будет знаком, что они отступают. Парсифаль, самый отчаянный и напористый из рыцарей, кричал, указывая на горящие под треногой угли: «Мы не оставили им времени, даже чтобы поджарить свинину!» Король смеялся, а с ним весь Круглый Стол; они усаживались на полянке и подкреплялись чем бог послал. Большинство войск, которые шли на Бретань, телегами везли нижнее белье, а потом оставляли его нам как военный трофей. Законники утверждали, что это дань нашему государю, чтоб он не шел войной на их королевство. За столько лет не было ни одного кровопролитного сраженья! Правда, я и без них наживался на трофеях больше всех, потому что враги тоже переживали трудные времена и привозили с собой больше детской одежды, чем мужской, экономили, как могли. Разбрасывали штаны и рубашки, кофты и юбки по всему Бросельяндскому лесу[83], я их подбирал и вез в Камло. В каком-то году было два таких похода, и моя незамужняя сестра открыла на ярмарке лавку по продаже детского белья. Погляди на мою рубашку и штаны. Это трофеи последней битвы!

Паулос показал карлику, который, сидя на мешке с королевским щитом, подтягивал чулки, серебряную монету.

— Могу я поговорить с королем?

— Как посол или по своему делу?

— И то, и другое, дружище.