Год крысы

Но на этот раз в пасти Лолита держала вовсе не пачку американских денег. Разжав зубы, она выронила к Ксюшиным ногам небольшой плотный брикет серо-зеленого, в самом деле продолговатый и плоский, на боку которого стояло черное типографское клеймо. Брикет был крест-накрест перемотан бечевкой.

Подавив желание сразу же броситься наутек, Ксюша осторожно подняла брикет и поднесла его к глазам.

* * *

Ох, нехорошо, тревожно было на химическом заводе в то самое четвертое, последнее воскресенье июня.

Людей на площади перед главным корпусом собралось уже больше тысячи. Черным черно вокруг, не протолкнуться. Волнуется, негодует толпа — недобрая, опасная толпа. Тысячи глаз неприязненно ощупывают глазами одинокую фигуру Родиона, забравшегося на крыльцо перед входом в офис.

— А ты кто вообще такой, парень? Тебе что нужно?

— Зачем отпустили милицейскую машину? Зачем дали ей уйти? Мы бы сейчас спросили с них по всей строгости, с ментов-то!

— Да! Спросили бы!

Усмехается в ответ Родион:

— Не бойтесь! Все нормально. Власти сейчас сами к нам нагрянут. И не шестерки какие-нибудь, а самые главные генералы!

Где-то у забора мелькнуло из-за людских спин лицо военного в штатском.

— А ты что, самый умный? — слышится злой голос из толпы.

— Ты что, знаешь, где наши бабки?

Не отвечает Родион, только усмехается презрительно.

Волнуется толпа, ропщет… Недобрая, опасная толпа… Может, все по отдельности и неплохие люди, но в такой толпе — звериные законы, тут человек человеку волк. Здесь никто никого не любит и никто никому не верит. Каждому нужно вернуть свое, а на то, что будет с другими — ему наплевать. А у тех, кто громче всех кричит, — вообще ничего святого.

С химией-то, кажись, и вправду манипулировали аферисты — а значит, кто ввязался, тот сам виноват, никто никого за руку не тянул. Теперь с властей взятки гладки, заварили менты кашу и смылись. Начнешь буянить — в пять минут приедет ОМОН и разгонит всех дубинками к чертовой матери. Бунтовать открыто — это вам не из-за чужих спин кричать. В ОМОНе ребята серьезные, начнут месить без разбора — кому по загривку достанется, а кому и по башке. А башку-то жалко, они одна, новая не вырастает.

Десять миллионов какие-то гады скрысятили! Ничего себе! И денег жалко. Свои ведь деньги, кровные. Если покричать, да поупрямиться — может, что и отломится, может что-то удастся вернуть. Прав этот парень на крыльце: через две недели в город приедут высокие гости со всей Европы, властям сейчас ой как не нужен скандал. Стоять на своем: спугнули менты немца, и все! Был бы немец — принимал бы сейчас аммонит. А если что — все шишки на этого парня с крыльца посыплются, все дубинки ему достанутся — сам подставляется, сам лезет на рожон…

Бэха, Семен Семеныч и Матросов стоят в толпе, зажатые со всех сторон людьми.

— Этот парень чего-то не договаривает… — говорит Бэха. — Он, похоже, что-то знает…

— Как пить дать! — поддерживает Семен Семеныч. — Приберегает пацан главные козыри к приезду реального начальства.

И тот и другой избегают смотреть в лицо Матросову.

— А что? Пока еще ничего не ясно! Мало ли как еще все повернется…

Матросов напряженно думает о чем-то.

— Ты что?

— Мне все кажется, что я где-то видел это лицо… Не помню где… По телевизору? Или в газете… Точно где-то видел…

— Ты стой здесь, а мы пойдем поближе. — Матросов остается, а Бэха с Семен Семенычем начинают пробиваться в самую гущу, ближе к крыльцу.

Волнуется толпа, шевелится, распаляет сама себя. У каждого в голове мыслишки нехорошие. Мелкие мыслишки, трусливые, жадные…

— Что ты предлагаешь? Говори! — кричат люди Родиону.

— Да! Что ты предлагаешь? Что у тебя на уме?

Эх, Родион, Родион! И зачем ты взобрался на это крыльцо? На что ты надеешься? За какую справедливость хочешь бороться?

Какая может быть борьба с этими людьми? Посмотри внимательно в эти лица. Поджатые губы, взгляды исподлобья, нахмуренные лбы. Эти люди думают только о своей рубашке, которая ближе к телу. До справедливости им нет абсолютно никакого дела.

Но Родион видит не это. Родион видит десятки глаз, — мужских и женских, молодых и немолодых, карих, серых, голубых, унылых и решительных, отчаявшихся и полных надежды — глаза людей, ставших жертвой циничного обмана. Для него сегодняшнее дело заключается в людях, попавших на завод по ошибке. Как та светлая девочка и ее друг. Как другие. И Родион знает, что этим людям можно помочь.

Он смотрит в лица людей на площади, а видит лицо собственной мамы…

Его милая, добрая, тихая мама… От одной мысли о которой, такой маленькой и беззащитной, такой гордой и независимой, — у Родиона сжимается горло. Мама всю свою жизнь проработала на одном и том же месте — в городской библиотеке. В тихой заводи, с тихими радостями и печалями. С книжными полками, расставленными елочкой, с картотечными шкафами, с формулярами и письмами должникам… Со встречами с никому неизвестными поэтами, смешно краснеющими от смущения… С книжками, которые мама носила на дом к заболевшим старушкам. С записью в очередь за новинками.