Год людоеда. Игры олигархов

— Ничего. Просто ты со мной все меньше делишься своими делами. Наверное, считаешь меня полной идиоткой? — Клеопатра села на красно-белый мраморный подоконник, напоминающий рубленое мясо с костями, и прислонила свое заметно отекшее лицо к бледно-малиновому стеклу. — А может быть, не доверяешь? Я тебя когда-нибудь предавала?

— Ни то и ни другое, дорогая. Нет, я в тебе полностью уверен. Ты по-прежнему мой главный советник по внутренней и внешней политике. Я просто не хочу обременять тебя своими проблемами. — Кумиров прикрыл покрасневшие глаза и откинулся в старинном резном кресле. — У тебя и своих заморочек хватает, зачем тебе лишние перегрузки?

— Меньше знаешь — дольше живешь? — Женщина понимающе улыбнулась и сосредоточила внимание на своих ухоженных серебристо-вишневых ногтях. — Если бы ты знал, Игореня, как я устала быть твоей бытовой техникой, а по большим праздникам сексшопом!

— Не совсем так. — Мужчина словно бы не расслышал последних слов, а вытянул толстую шею и всмотрелся в старый город, будто проверял, все ли там на месте. — Меньше знаешь — больше любишь!

Лицо Клеопатры Зиновьевны приняло такое выражение, будто на нее замахнулись или даже внезапно ударили: губы стянулись в тонкую бледную нить, подбородок задрожал, на глазах, обильно оформленных, очевидно, не смытой с вечера тушью, образовались крупные искрящиеся слезы. Она тяжело, словно под спудом непосильной ноши, поднялась, ссутулилась и пошла прочь из комнаты. Мужчина поднял взгляд к резному потолку, надул щеки и начал с шумом выдыхать отработанный воздух.

Когда Игоря Семеновича спрашивали, чем ему так приглянулся «сталинский» дом на углу Кронверкского проспекта и Кронверкской набережной, бизнесмен привычно подкашливал и объяснял: «Во-первых, дедушка Сталин строил жилье для людей, а тем более последний этаж, — по нашим головам никто не скачет; во-вторых, центр, все рядом: две минуты до Каменноостровского, одна — до Невского; в-третьих, вид из окна: Нева, Петропавловка, Эрмитаж, это воодушевляет; в-четвертых, и это для меня, как вам ни покажется странно, главное, голоса моих соседей — животных. Представляете, четыре часа ночи, а для кого-то уже и утра, город присмирел: машин мало, людей — буквально единицы, и вдруг, среди этой неожиданной для Питера тишины, — рык льва или стон бегемота! Это, наверное, трудно понять, но можно почувствовать, причем надо только правильно услышать то, о чем я сказал, — голоса животных!»

Четырехкомнатную квартиру по соседству с зоопарком Кумиров приобрел через подвластное ему агентство недвижимости «Хижина дяди Тома». Коттедж на Поклонной горе и квартира вблизи Сытного рынка составляли отнюдь не всю недвижимость, которой Игорь Семенович обзавелся за годы приватизации. Впрочем, он не имел обычая афишировать свои владения перед знакомыми, а тем более неизвестными ему людьми. Эту черту Кумирова одни принимали за скромность, а другие — за осторожность.

Из близких Игоря в квартире на Петроградской жила в основном его жена. Старший сын предпочитал резиденцию на Суздальских озерах, а младший, ну что младший? — ему не повезло, как вполне сочувственно выражался все тот же Мстислав Самонравов.

В ближайшие планы Кумирова входило получить, правильнее говоря, купить все разрешения на строительство мансарды и «вырасти еще на один этажик». Тогда он сможет расположить в квартире и зимний сад, и океанариум, о котором уже давно всерьез мечтает.

Игорь оглянулся на дверь, взял в руки пульт и произвел на нем пухлыми пальцами несколько манипуляций. На пульте мигнула красная лампочка, застыла на некоторое время зеленая, погасла, и помещение наполнилось женскими рыданиями. Кумиров нехотя встал, расправил массивные округлые плечи, зевнул и нажал на пульте очередную позицию.

— Клера, лапушка, не принимай все так близко к сердцу, — произнес Игорь и подошел к установленному на старинном высоком бюро компьютеру.

Он вывел систему из периода ожидания, экран монитора стал насыщаться голубоватым светом, и на нем возникли стихотворные строфы:

Дверь, кафель, кабинет, стена,
И я все так же у окна,
И снова жду, как годы вспять, —
Все повторяется опять.
Дорога, дождь, асфальт, река, —
Я за решеткой, у окна,
Трамвай, прохожий, семафор, —
Кошусь на темный коридор.
Свобода, знал ли я тебя
За неприступностью окна?
Как ты одна теперь нужна!
Как я хочу, хочу тебя!

Каким же мусором заполнен его разрушенный мозг? Хотя бы эти еженощные бдения на «спидовском» отделении?! И он ведь прекрасно сознает, что обречен хранить унылые воспоминания о своих страхах и сомнениях, о бесконечном кофе и судорожном рифмовании нежданно вторгающихся в разум строк до своего смертного часа, — ему от этого никуда и никогда не деться!