Год лошади

А веселая, лилово-сиреневая щеточка бесхитростных кристалликов аметиста вдруг выдала такую лихую россыпь неожиданных и не слишком цензурных частушек, что он долго не мог отдышаться после охватившего его приступа неудержимого хохота… «А что, — озорно подумалось ему тогда, — ежели на „Кохинуре“ — „Горе света“ записана великая „Махабхарата“, — тогда вполне может быть, что на алмазе „Орлов“, вделанном в скипетр русских императоров, целиком записан „Евгений Онегин“… Кто выше в своем ранге перед лицом вечности — поэт или царь? Ничего, — мы еще до Госхрана доберемся!»

Да, конечно, спору нет — Природа заготовила впрок для обладающих разумом сундуки с сокровищами. Но наши жадные, бесконтрольные руки быстро вычерпывают их, и во многих сундуках, — нефтяном, свинцовом, серебряном — уже виднеется дно! Те же мурзинские копи, месторождения знаменитых уральских изумрудов — лучших в мире! — уже полностью исчерпаны, выметены подчистую. Тем не менее, на всей нашей неутомимой планете продолжают рождаться кристаллы — искусственные алмазы, сапфиры, рубины. Красные камешки безотказно работают в лучших часах известнейших фирм, — хотя не могут приучить нас к точности…

Безупречной формы кристаллы — шедевры ювелирной техники! — используются в лазерных установках и для наведения на цель ракет с ядерными боеголовками. Смертоносный луч инженера Гарина мерцает на грани добра и зла зловещим рубиновым оком… Его всегда поражало, как — в принципе, технически примитивно — делаются искусственные рубины. Ведь они всего-навсего — окислы алюминия! В особых жаропрочных кристаллизационных печах сверху равномерно сыплется очень тонкий порошок окиси алюминия сквозь пламя гремучего газа при температуре чуть выше двух тысяч градусов. В сущности, температуре плавления вулканической магмы в земных глубинах… Алюминиевая пудра плавится и в виде капелек падает вниз, на тугоплавкую подставку. Получаются кристаллические образования в форме маленькой груши или крошечной бутылочки, поставленной вверх дном. Но ведь эти самые капельки искусственного дождя — хотя бы на мгновение! — но пронизывают ноосферу!

Он с сомнением осторожно взял пинцетом рубиновую бусинку, — «булю» — не пулю! — и вставил ее в держатель Преобразователя. И капелька ожила, зазвучала:

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди…

На широко раскрытых глазах Природы еще не высохли кровавые слезы войны…

КРЫЛЬЯ

Прокаленный солнцем сухой воздух над кремнистыми критскими скалами оставался неподвижным целый день. И только к вечеру с юга, со стороны Африки, потянул едва ощутимый лбом и щеками ветерок.

Дедал в легком просторном льняном хитоне стоял на плоской площадке одной из дворцовых башен и смотрел на солнце цвета остывающей в плавильне меди, которое заметно скатывалось к линии горизонта, четко прочерченной на границе неба и моря. Морская вода не была ни голубой, ни синей.

У греков вообще не существовало в языке слов, означающих эти цвета. Слепой аэд со странным для слуха именем Гомер назвал море своих героев «виноцветным». Да, пожалуй, именно такое вино он пил тогда — там, в далекой прежней жизни — густое, фиолетово-красное вино, привозимое в больших глиняных пифосах с острова Хиос прокопченными, как рыбы, курчавыми финикийцами. Это вино тяжело плескалось в фиале, подергивалось на свету маслянистой радужной пленкой — и тогда его цвет и впрямь точь-в-точь совпадал с цветом моря на закате… И в глубине его просверкивали тусклые золотистые искорки. Вот как сейчас. Прав старик Гомер…

Дедал глядел в сторону Греции… Камни квадратной башни, остывая от дневного зноя, еле уловимо потрескивали. Отсюда, с башни дворца, не было слышно, как ветер шелестел узкими серебристыми. листьями в оливковых рощах, оглаживал пористые щечки еще зеленоватых незрелых апельсинов. Ветер дул вдоль вытянутого тела острова немного наискось — и вместе с ним летели в сторону родины птицы…