Год маркетолога

– Сначала они приезжают, готовые выполнять любую черную работу, потом начинают быстро организовываться и плодиться. Проходит несколько лет, и ты первый раз видишь их в ресторане, куда привык ходить ужинать. Пройдет еще несколько лет, и этот ресторан будет принадлежать им.

– Откуда они здесь?

– С юга, через Сицилию, там они уже подмяли местных бандитов и целые города контролируют. Закат Европы, одним словом.

– Тогда почему ты здесь?

– Я уже говорил тебе, это лучший выбор из худших вариантов. А потом, перефразируя известного автора “There is no country for old men”[58], еще фильм такой есть. Смотрел?

– Да, но думаю, что только сейчас начал понимать, о чем идет речь. Я смотрю, ты в своей Америке прямо расистом стал.

– Нет, – усмехнулся отец и повернулся в сторону вновь прибывших, которые вели себя вполне спокойно и уверенно, – я не стал расистом, просто у меня в отличие от европейцев и белых американцев нет комплекса вины за многолетнее угнетение чернокожих, индейцев, паков и так далее. Я им ничего не должен, поэтому способен воспринимать их такими, какие они есть.

В результате вторая бутылка вина пошла намного хуже первой. Разговор сбился отчасти еще и потому, что нам уже нечего особенно был друг другу сказать. Я понимал: когда отец говорил «нет места для стариков», он имел в виду не только возраст, а может быть, и вообще не возраст, и беспокоился он не столько за себя, сколько за братьев, за меня, за Тессу. Он готов был защищать нас, как мог, сколько хватит сил, и страшился того, что будет потом, когда не будет ни сил, ни его самого.

Я прожил у него еще два дня, а потом взял машину и поехал безо всякой цели на север по направлению к южному побережью Франции. Тесса снабдила меня списком гостиниц, где, по ее мнению, можно останавливаться, иногда я им пользовался. Некоторые города я проезжал, в некоторых задерживался на два-три дня. Здесь, под теплым небом

Италии, без газет, телевизора и Интернета, вслушиваясь в мелодичную речь, менявшую интонации с каждым новым градусом северной широты, я совсем перестал думать о том, что заполняло мое сознание год назад. Теперь это казалось смешным и нелепым, как детские обиды, о которых вдруг вспоминаешь в зрелые годы. Иногда, ближе к вечеру, я жалел, что со мной нет спутницы, и в эти минуты на ум приходила не Настя даже, а девушка Оля из маленького испанского курортного городка. Но это была не душевная потребность, а просто физиология. Снабженный кроме списка гостиниц англо-итальянским разговорником, через неделю я мог уже понемногу общаться в отелях и ресторанах. Мозг, привыкший к интенсивной, хоть и кажущейся теперь бесполезной деятельности, легко впитывал новые звуки и смыслы, оставляя непривычно много места для впечатлений и размышлений. Можно было слиться с разноцветной и разноязыкой толпой на соборных площадях, а можно было, отрешившись от всех, бродить по маленьким кривым улочкам старых городов, потом снова садиться в машину, растворяя в себе увиденное. За все это время я не видел и не слышал ничего, что подтверждало бы предсказания отца. Да, жаловались, что туристов стало меньше, хотя визуально это не было заметно, да и сезон настоящий еще не наступил. Да, в гостиницах говорили, что прогноз на лето плохой, но все равно впереди было лето, и люди продолжали обычную жизнь, которая вся почти состоит из надежд на лучшее. И каковы бы ни были последствия экономических катаклизмов, разве могут они сравниться с катаклизмами природными – цунами, землетрясениями, извержениями вулканов, эпидемиями, не говоря уже о войнах. А ведь и после них люди продолжали жить.

Я не то чтобы спорил с отцом или старался успокоить себя, а может быть, мысленно, на расстоянии – и его. Нет. Я был очень благодарен ему за все наши разговоры, но не менее благодарен и за то, что, оказывается, у меня была семья, о которой я не знал. Чем более удалялся я от Тосканы, тем с большей теплотой вспоминал отца, братьев, Тессу, их дом, деревню, старого священника, маленькое деревенское кладбище с железной оградой и приоткрытыми воротами. И вдруг подумал, что ворота эти стали главным символом моего путешествия. Они не были открыты настежь и не были закрыты на засов. Один раз я даже сам закрыл ворота на этот засов, но на следующий день они опять были чуть приоткрыты.