Год некроманта. Ворон и ветвь

Притормозив, карета качнулась — Женевьеву обдало потоком холодного воздуха из открывшейся двери. Пришлось открыть глаза и улыбаться мессиру секретарю, пить опостылевший оранжад, который Жафрез наливал из тяжелой высокогорлой бутыли, и выглядывать в окно, чтобы увидеть знаменитые дубравы вокруг Стамасса.

Может, летом и даже осенью они и были хороши, но в предзимье выглядели довольно жалко. Приземистые стволы угрюмо выстроились вдоль дороги, голые ветви закрывали бледно-серое небо, на некоторых виднелись шары омелы — ведьминой радости. Возле замка Бринара этой дряни было полно… Женевьеву передернуло.

Потом дубравы закончились и начались поля, Энни с Эреком на глазах мессира секретаря вели себя совершенно пристойно, и это была еще одна причина не любить Жафреза — у ее детей теперь так мало случаев пошалить и посмеяться. Энни раскраснелась, хотя в карете было не так уж тепло, ее глаза нехорошо заблестели.

— Госпожа баронетта сегодня очаровательно выглядит, — сказал любезный то ли дурак, то ли мерзавец: Женевьева еще не совсем определилась. — Уверен, при дворе его блистательности все будут сражены ее красотой.

— Моя дочь еще слишком молода, чтобы думать об этом.

Не забывать улыбаться и цвести от счастья, ты ведь квочка, которая кроме своих цыплят ничего не видит. Ну почему нет ни одного постоялого двора по дороге? Ах да, они должны уже вечером быть в Стамассе.

Энни закашлялась, но вскоре приступ прошел. Может, обойдется? Это жаровня дымит…

Чем ближе они подъезжали к Стамассу — вот уже и предместья — тем сильнее Женевьева хотела оказаться где угодно, только не в этом городе, куда так рвалась. Чудилось, что мессир секретарь смотрит на них как-то… нехорошо. Так повар на рынке глядит на гусей, раздумывая, что из них приготовить. Зачем их семья архиепископу? Ловить колдуна будет Инвизиториум, это они должны были прислать за ней охрану.

— Что, простите? — переспросила Женевьева, выныривая из лихорадочной тревоги.

— Мы въезжаем, — с любезной терпеливостью повторил Жафрез. — Стамасс — очень красивый город.

Может, и красивый. Для того, кто не видел Молля, его оплетенных плющом башен и смеющегося лазурью моря…

— Прекрасный город, — послушно согласилась Женевьева, изнывая от непонятной тоски. — Дети, взгляните.

Их-то уговаривать не пришлось, оба прилипли к окошкам кареты, позабыв про манеры, требующие чинности. Впрочем, город и впрямь был неплох, только очень уж грязен. В Молле даже грязь в бедных кварталах была какой-то другой. Там пахло рыбой, краской, свежей штукатуркой и травами…

— Мы проедем мимо собора святого Коринда, — давал непрошеные пояснения мессир секретарь. — Сейчас как раз время закатной службы.

И правда, стемнело, а она и не заметила, решив, что это высокие дома заслоняют солнце. Улица была такой тесной, что две кареты могли бы и не разминуться, а верхние этажи домов нависали над нижними, почти смыкаясь. И холодный ветер, провожавший их всю дорогу, исчез, но сейчас Женевьева о нем пожалела: в щели кареты пробивалось уличное зловоние. Это зимой-то! Как они здесь летом дышат?

Копыта запряженной в карету четверни стали стучать немного иначе, и Женевьева увидела площадь.

— Одну минуту…

Высунувшись из окна, Жафрез поднял руку в перчатке, и рядом тут же остановился один из солдат.

Коротко приказав что-то, мессир секретарь втянулся обратно, как улитка в раковину, и пояснил:

— Я отпустил конвой и вторую карету. По другим улицам они быстрее доберутся до дворца, а здесь может выйти заминка.

Глаза у него едва заметно вильнули, совсем как у мессира Лашеля, когда муженек врал, и если бы Женевьева уже не боялась, она бы испугалась сейчас. Глупое объяснение… Хотя в самый раз для двух дурочек и мальчишки. Если вторая карета едет к дворцу, почему бы и им не сделать того же? Потому что тогда их увидят во дворце?

Площадь озаряли закатные лучи, крася серые камни в кроваво-красный. Это было бы красиво, не будь так страшно. Пожар раскинулся на полнеба, Женевьева глянула — и невольно осенила себя стрелой.

— К ветру, — очень обыденно сказал мессир секретарь. — А вот и собор. Посмотрите, его светлейшество как раз выходит.

На другой стороне площади, где серая громада собора словно парила над землей, нарушая все заповеди о том, что позволено камням, Женевьева увидела толпу. Потом два ликтора заставили колышущуюся массу образовать проход, и люди, как овечье стадо, расступились. Передние встали на колени, ожидая благословения, сзади на них напирали, но не слишком.

Наверху звякнул колокол. Как-то странно звякнул, словно рука звонаря сорвалась, и вместо чистого ясного звона закатного благословения на площадь упало что-то иное, дребезжащее, тревожное. Женевьева невольно глянула вверх. И люди на площади тоже задрали головы. И человек в архиепископской митре и сверкающих парчовых ризах, неспешно идущий от главного крыльца собора, замер на полпути к стоящей в стороне карете, прекратив благословлять ждущих. Глянул наверх. Покачнулся, всплеснул руками, заваливаясь набок…