Год некроманта. Ворон и ветвь

Я ведь похоронил его через несколько дней после возвращения из Колыбели Чумы. Вырыл могилу тем самым заступом, отыскав заброшенное деревенское кладбище и проверив его вдоль и поперек. Упокоил несколько могил, показавшихся ненадежнее прочих, и позаботился, чтоб на этом погосте никогда не было умертвий. Думаю, теперь там самое тихое кладбище в Арморике. Я даже поставил на могиле стрелу, потому что Ури так и остался деревенским мальчишкой, истово верующим в добрый и милосердный Свет. Дурачок… Но жалко мне, что ли?

И каждую ночь я хороню его снова и снова… Так кто здесь дурак, Грель? Отпусти его уже, наконец.

И стоит принять решение, как все становится ясным и единственно возможным. Даже странно, что только сейчас…

Я иду в его комнату, переступая порог впервые с того дня, когда вышел оттуда с Ури на руках. Светлячок послушно плывет над головой, освещая путь, а потом зависает над столом, заваленным записями и книгами.

Ненадолго замираю посреди комнаты, не зная, с чего начать. Это как с могилой — я и вправду никогда их не копал. Но сон напоминает о себе, я словно чувствую привкус пепла в воздухе и решаюсь.

Рубашки, штаны, запасная пара сапог и алхимический балахон из тонкой кожи… Все аккуратно сложено в сундук-укладку в изголовье кровати. Ури был по-крестьянски бережлив. Привыкай, Грель, что был…

Ну, и что с этим делать? Я бы просто сжег, но полагается раздать, насколько помню. Оставлю возле какой-нибудь церкви — либо светлые отцы разберутся, либо нищие расхватают.

Остального не так уж много. Книга Конца и Начала — Ури упрямо читал ее каждый день перед сном. В камин! Она никого не накормит и не оденет, бесполезная дрянь. Комната наполняется мерзким запахом паленой кожи, бумажная сердцевина вспыхивает золотым цветком, скручивается и трещит, рассыпаясь искрами… Письменный прибор? Записи? Их много, как и книг. Мне учебники по целительству почти бесполезны, но пусть будут… А вот работы Ури…

Тетради и отдельные листы лежат на столе, бесполезные, осиротевшие. В последний год эликсиры, которые он варил, стали цениться на вес золота. И мне до комка в горле жаль, что труды пропадут. Но кому? Я знаю только одного человека, который мог бы в них разобраться, но вот ему-то их как раз не отдам.

Бережно сложив все до последней бумажки и клочка пергамента, я заворачиваю записи в лоскут промасленной кожи от сырости и отношу в лабораторию вместе с письменным прибором. Пусть полежат, есть не просят. Вдруг найдется кто-нибудь…

Опустевшая комната кажется совсем чужой и пустой. Здесь еще многое напоминает об Ури, но и оно уходит, растворяется. И спазм, сжимающий горло последние дни, стоит вспомнить о мальчишке, вдруг разжимает тиски. Я опускаюсь на его кровать, сцепляю пальцы на колене.

— Прости, — говорю в тишину, которая больше не кажется мертвой. — Мне жаль. Я гордился тобой…

И это правда. У меня не было младшего брата, но от такого, как Ури, я бы не отказался. И это все, что я могу сделать и сказать. На кладбище возле заброшенной деревни свежая могила постепенно оседает, а весной затянется травой. Стрела сгниет и упадет — ну и Проклятый с ней. Я там больше не появлюсь. В могиле лежит только тело, медленно гниющая плоть, отпустившая душу идти дальше. Уж мне это известно. Мой Ури ушел, и теперь я знаю, что похоронил его в последний раз.

Так что я встаю и выхожу из комнаты, которая теперь просто комната. Возвращаюсь в спальню, забираюсь под безнадежно остывшее одеяло, сжимаюсь в комок, чтоб согреться, и долго смотрю в сумрак спальни, не решаясь погасить светляк, пока тот не иссякает сам по себе.

Глава 10 Ночные молитвы

1.

Западная часть герцогства Альбан, баронство Бринар, монастырь святого Матилина, восемнадцатое число месяца ундецимуса 1218 года от Пришествия Света Истинного

— Матушка, жарко… Пустите купаться, матушка! Смотрите, какая вода чистая… Ну, матушка…