Год невозможного. Искусство мечтать опасно

Есть нечто и в идеологическом самооправдании Брейвика, и в реакциях на совершенные имубийства, что заставляет нас задуматься. Манифест этого христианского «марксиста-охотника», который убил более 70 человек в Осло, — это, конечно, НЕ бред сумасшедшего; это просто проявление «европейского кризиса», который служит (более или менее) скрытым основанием для набирающего силу антимигрантского популизма. Несообразности манифеста являются симптомами внутренних противоречий, присущих такому взгляду на вещи. Первое, что бросается в глаза, это то, как Брейвик конструирует образ врага: комбинация трех элементов (марксизм, мультикультурализм, исламизм), каждый из которых относится к различным политическим пространствам: марксизм — к леворадикализму, мультикультурализм — к либерализму, а исламизм — к религиозному фундаментализму. Старый фашистский обычай приписывать врагу взаимоисключающие характеристики («большевистско-плутократический еврейский заговор» включает в себя большевистский леворадикализм, плутократический капитализм и этнорелигиозную идентичность) здесь возвращается в новом обличье. Еще более показательно то, как Брейвик смешивает карты праворадикальной идеологии. Брейвик защищает христианство, но остается светским агностиком: христианство для него лишь культурный конструкт, противостоящий исламу. Он антифеминист и считает, что женщинам нужно закрыть доступ к высшему образованию; однако он предпочитает «светское» общество, поддерживает аборты и заявляет, что сочувствует геям. Более того, Брейвик сочетает нацистские черты (симпатизирует Саге, шведскому пронацистскому фольклорному певцу) с ненавистью к Гитлеру: один из его кумиров — Макс Манус — является лидером норвежского антифашистского Сопротивления. Брейвик не столько расист, сколько антиисламист: вся его ненависть сконцентрирована на исламской угрозе. И наконец, у Брейвика антисемитские, но при этом произраильские взгляды, поскольку государство Израиль выступает как первая линия обороны против мусульманской экспансии — он даже мечтает о восстановлении Иерусалимского храма. Он считает, что евреи — это нормально, до тех пор пока их не становится слишком много, или, как он написал в своем «Манифесте»: «В Западной Европе нет еврейской проблемы (за исключением Великобритании и Франции), поскольку только один миллион живет в Западной Европе, причем восемьсот тысяч из них живут во Франции и Великобритании. С другой стороны, в США с их более чем шестью миллионами евреев (что на 600 % больше, чем в Европе) действительно существует серьезная еврейская проблема». Таким образом, его фигура являет собой высший парадокс: сионист-нацист — как это возможно?

Ключом к отгадке стала реакция европейских правых на нападение Брейвика: как мантру они повторяли, что нельзя, осуждая совершенные убийства, забывать тот факт, что Брейвик выразил «законную озабоченность подлинными проблемами», что политический мейнстрим не способен связать коррозию Европы с исламизацией и мультикультурализмом, или, как писала газета The Jerusalem Post, мы должны использовать трагедию в Осло «в качестве возможности для серьезной переоценки политики интеграции мигрантов в Норвегии или в какой-либо иной стране» ^{33}. (Между прочим, было бы приятно услышать подобную высокую оценку палестинских терактов: «эти террористические акты могут способствовать переоценке политики Израиля»). Отсылка к Израилю, конечно, носит неявный характер в этой оценке: «мультикультурный» Израиль не имеет шанса на существование, для него апартеид — это единственно возможная стратегия. Цена этого воистину порочного правосионистского пакта такова: для оправдания претензий на Палестину необходимо задним числом признать справедливость той линии аргументации, которая использовалась против евреев в предшествующую эпоху. Скрытое соглашение состоит в следующем: «мы готовы признать вашу нетерпимость к представителям некоторых культур в вашей среде, если вы признаете наше право не терпеть палестинцев в нашей среде». Трагическая ирония этой молчаливой сделки состоит в том, что сами евреи были первыми «мультикультуралистами» на протяжении последних веков европейской истории: им необходимо было выжить и сохранить свою культуру в условиях инокультурного доминирования. (Между прочим, нужно отметить, что в 1930-х годах в качестве непосредственного ответа на нацистский антисемитизм Эрнест Джонс [29], как никто другой способствовавший конформистской джентрификации психоанализа, увлекся причудливыми размышлениями на тему того, какой процент иностранцев в своей среде может вынести нация, не опасаясь потери собственной идентичности; таким образом, он воспринял всерьез проблематику, поднятую нацистами). В итоге здесь открывается исключительная возможность, которую никоим образом не следует отбрасывать, — возможность «исторического пакта» между сионистами и исламскими фундаменталистами.