Год Огненной Змеи

По степи идем ровной рысью, а ближе к пригорку переходим на шаг. Плохо, что мы начинаем мерзнуть, не помогает даже теплая доха — одна на двоих. Время от времени слезаем с саней и бежим за ними вприпрыжку, чтоб хоть немного согреться.

Но вот наконец мы в лесу. Здесь сразу стало легче: и ветер стих, и в воздухе теплее. А сугробы похожи на разных зверей. Сугроб-медведь, сугроб-волк, сугробы-щенята!

Теперь мы едем по просеке. По ней всегда возят дрова, и зимой, и летом. Пожалуй, мы сегодня первые начинаем сезон зимней заготовки дров.

Скоро дорога разветвляется: тропки ведут на левую гору Трех Кобылиц, на среднюю и на правую. Мы с Мунко решаем ехать направо; говорят, там больше крупных деревьев, оттуда всегда возят хорошие дрова.

Приехав на место, оглядываемся. Деревья и правда на редкость хороши: высокие, крепкие, то, что нам надо. Привязываем Гнедка к стволу, даем ему сена, вынимаем из саней пилу, топоры, веревку.

— Давай это срубим. — Я подхожу к высокой сухой сосне и ударяю ее обухом топора. Сверху на нас сыплются сухие ветки, кора, снег.

Одна ветка падает прямо Мунко на голову.

— Ты что, ос-слеп? Н-не видишь, что ч-человек стоит? — возмущается Мунко.

— Я же не нарочно! Давай начнем рубить с той стороны, где наклон?

— По-моему, дерево совершенно п-прямое!

Спорим, есть наклон или нет, с какой стороны рубить, с этого ли дерева начинать или с другого, пока я не затыкаю подол шубы за пояс, как это делал отец, и начинаю рубить.

Не успеваю ударить и десяти раз, Мунко принимается канючить.

— Ну дай мне топор, теперь моя очередь…

Уступаю вроде бы нехотя, на самом деле устал. Мы рубим по очереди. По всему лесу раздается переливчатое эхо, можно подумать, что лес полон дровосеков; сделав подрубы, принимаемся пилить. Но это оказывается еще более трудным делом, я доказываю Мунко, что он неправильно держит пилу, а он мне — что у меня руки кривые. В конце концов, пила у нас прочно застревает — ни туда, ни сюда, никак не вытащить. Совершенно расстроенные, мы принимаемся раскачивать сосну: взад, вперед, в одну сторону, в другую, и раскачиваем ее до тех пор, пока она с треском не рушится на нас. Мы оба успеваем отскочить, застреваем в снегу, но сосна, падая, задевает другое дерево, оно тоже падает и ударяет верхушкой Гнедого.

Барахтаемся в снегу, рвемся к Гнедому; Мунко, взъерошенный, кричит с плачем:

— Это т-ты выдумал т-толкать! Т-ты выбрал! Сказал — х-хорошее дерево!

Гнедой лежит на снегу цел и невредим, только, видно, очень напуган. Он смотрит на меня своими добрыми, осуждающими глазами: «За что вы это меня так?»

Я обнимаю и целую его от радости — все обошлось.

Но теперь мы стали умнее. Работаем в другом месте, подальше. Подрубаем с расчетом, с пилой обращаемся осторожно, не ссоримся и не спорим по пустякам. И скоро на снегу лежат четыре крупных ствола-сушняка — больше нам не увезти. Обрубаем на них сучья, отпиливаем верхушки и грузим в сани. Все. Теперь надо привязать их веревками — ив обратный путь.

Нам жарко, пот льет в три ручья. Мы устали. Рубили мы горелый сушняк, лица перемазаны углем, только блестят зубы да белки глаз. Смотрим друг на друга и смеемся.

Я закурил, а Мунко отвернулся, ему даже табачный дым противен. Никак не научится. Сидим, и тихо-тихо кругом — застыли вершины гор, застыли деревья на склонах, стоят сани с дровами.

Наверное, по этим горам ходили давно наши богатыри — Бабжа, Барас и его младший брат Хондоли-мэрген. Рукой вырывали деревья с корнем и разжигали победные костры. Мы, конечно, не богатыри, а все же больших четыре дерева вырвали, чтобы согреть наш клуб.

— Ну, пора ехать, Хондоли-брат, вставай!

— Пора, пора, Бабжа-батор, — смеется Мунко.

— Слушай, давай прямо с горы спустимся, неохота в обход идти, — говорю я. — Хулэг у нас смелый.

— Н-нет, все-таки та дорога уже знакомая; как приехали, так давай и уедем.

— Но там ведь гораздо дальше!

— Н-ну хорошо, пойдем посмотрим, что за спуск здесь.

Спуск и правда хороший: не крутой и снегу мало. А на снегу следы, следы, каких только следов здесь нет! Одни тянутся аккуратной цепочкой, другие петляют. Вот эти, маленькие, разболтанные, оставил заяц. Тут, видно, прошел кабан, а здесь — волчья стая. Не хотелось бы с ними сейчас повстречаться, вдруг да они на нас зуб имеют? А это что за следы? Величиной с тарелку. Может, медвежьи? Но медведи вроде бы зимой лежат в берлоге… А может, не все? Вдруг на нас нападет какой-нибудь бродячий? А вон на снегу — следы битвы, клочья шерсти, мяса, пятна крови. Что тут произошло, какая трагедия? Страшно. И вдруг мы оба натыкаемся на что-то и одновременно падаем в снег.

Лежим — не дышим, приходим в себя, оглядываемся. В чем дело? Не понять, ничего нет. Хоть бы ветка какая или корень — ничего! Но не могут же два нормальных человека ни с того ни с сего споткнуться на ровном месте. Я шарю руками по снегу и вдруг натыкаюсь на туго натянутую проволоку. Только этого не хватало! Мы снова замираем в напряжении. Неужели эта проволока одним концом привязана к курку ружья? Но нет, и ружья нигде не видно.