Год Огненной Змеи

— Я пятнадцать лет работаю дояркой, — говорит мать, — видела больных коров, помогала лечить, но сглаженных, заговоренных коров не встречала.

— Еще бы! Волк овцу режет, крови не видит! — въедливо отвечает Хурла.

— Не хочешь ли сказать, что я сглазила коров?

— Ты ведь святая, дети у тебя святые, семья безгрешная. Небу на вас сердиться не за что?!

— С каких пор небо тебя в заступницы выбрало?

— Всем моя правда глаза колет! Все цепляются за меня, потому что не ты, не она, не кто другой, а я… я к богу ближе. Ты вот в коровьем навозе увязла. Какой тебе почет? Да никакого! А меня в любом доме с поклоном принимают. К бригадиру приду — за стол посадят. Тебя же дальше порога не пустят. Или вру, скажешь, вру?

— Распустил павлин перья…

— Ты еще узнаешь, кто Хурла! Все твои в огне пропадут, а сынок твой…

— Уходи отсюда, Хурла! — глухо сказала мать и шагнула вперед.

— A-а! A-а! Знаешь, что так будет! Чует твое сердце!

Я думал, что мать сейчас ударит Хурлу, но она поднесла руку ко рту, закашлялась и стала сгибаться. Мать кашляла, и плечи, спина ее вздрагивали, а Хурла приплясывала:

— Вот оно, вот! Сбываются мои слова. Не уйдешь от чахотки!

Я не выдержал и закричал прямо в распаренное лицо Хурлы:

— Во-он! Во-он!! Ты подлая! Ты гнусная! Во-он| Не то!..

— Что — не то? Что — не то?.. — пошевелила плечами Хурла.

Надрывно кашляет мать. Я тесню Хурлу к двери. Вдруг она замечает Зину. У Зины широко распахнутые, остановившиеся глаза.

— А, ты тут? Ты возле него?.. Сколько раз говорила — не связывайся с этим щенком! Не жди хорошего от сына Гомбы. Проклятая семья, всем приносит несчастье… Прокаженные…

— Не кричите, тетя! — тихо говорит Зина.

— «Не кричите»! Он уже принес несчастье тебе. Говорить не хотела, теперь скажу. Пока с ним не снюхалась, была у тебя мать. Нету теперь!

Лицо Зины стало белым, она схватилась за стену запачканной раствором рукой.

— Что с мамой?

— Письмо пришло. Убита!

— Вы… вы врете!

— Придешь домой — прочтешь. Из-за него… Беда прилипчива!

— Мам-моч-ка! — Рука Зины, упертая о стену, подламывается, Зина сползает на землю.

Надрывно кашляет мать, я стою ошеломленный.

Зина ушла вместе с Хурлой, испуганная Мидаг спряталась возле больной коровы. Мы остались вдвоем с матерью. У матери измученное лицо, красные пятна на скулах.

— Мама, Хурла врет про то, что у Зины мать убили?.. Врет?..

Мать качает головой:

— Даже Хурла… Даже она, наверно, такого придумать не посмеет… Слишком страшно.

— Мама! Неужели правда? — кричу я.

Мать молчит.

XXVI НОЧЬЮ…

Учительница Мария, наш комсорг, обвела всех взглядом.

— Негусто.

Да, негусто. Мы с Мунко и шесть девушек. А когда-то в улусе была большая комсомольская организация, собирались на собрание в клубе.

— Ну что ж. Будем начинать. Прежде всего хочу поздравить вас: Седьмого ноября в Москве, на Красной площади, состоялся парад войск. Как в мирное время. На повестке дня у нас один вопрос. Слово имеет Батожаб Гомбоев. Прошу.

Я встал.

— Что-то надо делать, товарищи. Вы все знаете, что над улусом чуть ли не через дом висят флажки. Конь парящий… Хурла объявила себя ясновидящей, распространяет среди стариков и старух какие-то святые писания, ходит по домам, гадает, чуть ли не силой ее тащат в гости. И еще этот святой конь! Из армии он дезертировал, у нас объедает колхозников, копит жир. Бездельник какой-то, даже под седлом не желает ходить…

Мы собрались на настоящее собрание, чтоб с председателем, с повесткой дня, с протоколом… Но, по правде сказать, совсем настоящего не получилось, никто не просил у председательствующей: «Дай слово!» Говорили все разом, без всякого порядка, перебивая друг друга:

— Давно надо прижать Хурлу!

— Может, сейчас пойдем, с крыши этих коней парящих посбиваем.

— Не дело! Обидятся все!

— Ты, Батожаб, еще об обооне ничего не сказал. Завтра обоон! Жертвоприношения! Вот до чего докатились. Давно такого в наших краях не было.

— Батожаб сам виноват!

— Я виноват?!

— Кто нашел беглеца?

— Он сам мой табун нашел!

— Но привел-то его ты!

— Конь же!.. Прогнать его, что ли?

— А ты пробовал узнать, кто хозяин?.. Молчишь…

— Не пробовал, радовался — конь лишний в колхозе.

Что мне в протокол записывать? Никто не выступает, все только спорят и спорят!

В конце концов мы взялись за ум — собрание есть собрание! — и выработали решение:

1. Дать объявление в газету, что в наш табун прибился чужой конь.

2. Если в ближайшее время не отыщется, — объездить беглеца (ответственный Батожаб Гомбоев), передать в распоряжение Кусотинской фермы.

3. Вести агитацию против Хурлы.

4. Начать немедленно агитацию против религиозного мероприятия — проведения обоона.

Слово «немедленно» означало — сразу после собрания всем идти по улусу. Обоон устраивается завтра; в нашем распоряжении оставался только один вечер.

Учительница Мария с одной девушкой решили отправиться прямо к Хурле. Две девушки брали на себя северный конец улуса. Я и Мунко — южный.

Ночь была темная. Мунко шел за мной и спотыкался.

— Как ты видишь в такой т-т-темнотище? Что, у тебя глаза, как у кошки? — ворчал Мунко.

— Я же ночной табунщик.

— Нич-чего не вижу, кроме твоей спины.