Год Оракула

– Реликвии нелегко раздобыть, можешь мне поверить. Я уверен, что многие из них фальшивые, но это всех устраивает. В этом и смысл. Я их собираю, потому что они мне напоминают: я занимаюсь очень, очень древним бизнесом.

Он приподнял раку, встряхнул ее, вызвав еле слышный сухой перестук в цилиндре.

– Ладно, Джонас. Вот причина, по которой я тебя позвал сегодня. Я хочу тебе все выложить, а после этого ты решишь все-таки, хороший я человек или нет. Все очень просто: я не верю в Бога.

Джонас нахмурился.

– Вы пошатнулись в вере? – спросил он. – Это бывает, ваше преподобие, – то есть я слышал, что так бывает. Если хотите, чтобы я вам помог, мы можем помолиться вместе. Я все сделаю что могу, и для меня большая честь…

– Не надо, – перебил Брэнсон. – Я никогда в него не верил. Смысла не вижу.

Джонас промолчал.

– То есть это не совсем верно. Я верю в духовность, верю в добро. Но чушь из Библии? Со всеми деталями? Жвачка бездарная. Рекламная кампания. Бога на самом деле нет. По крайней мере в той версии, которую мы продаем нашей пастве. – Он снова поднял раку: – Эти вот точно такие же. Я коллекционирую кости святых, потому что они мне напоминают: вера материальна. Ее можно паковать, продавать и покупать.

Джонас чувствовал, что у него начинает дергаться глаз.

Это все была какая-то бессмыслица. Все, что он видел, что слышал, убеждало его: преподобный Хосайя Брэнсон – благочестивый, искренне верующий человек. Они вместе молились буквально сотни раз. И каждый раз это была ложь?

– Ты знаешь, что они тоже в это все не верят? – продолжал Брэнсон. – В смысле, наша паства.

Джонаса окатила горячая волна гнева:

– Это неправда!

– Еще как правда. Верили бы они все в Бога, который там наверху будет их судить, вели бы себя получше. А ты видишь, каковы они. Они лгут, они изменяют. И никого не стесняются.

Брэнсон осушил свой стакан и посмотрел на него с досадой.

– Всю бутылку надо было взять, – сказал он.

Поставил стакан на соседний стол.

– Давным-давно я много думал: что может сделать хороший человек за свою жизнь? Такое, что действительно на пользу собратьям? Как математическая задача: сколько добра может совершить обыкновенный человек? И я сделал вывод, что очень немало – если и правда захочет встать на этот путь.

Но потом я посмотрел, что люди делают реально, и понял, что на самом деле очень мало. Крупицы. Люди ищут своего, и пусть они не причиняют друг другу вред нарочно, если могут этого не делать… но протянуть руку тому, кто в беде? Да бросьте! Почти всем приходится из кожи вон лезть, просто чтобы день прожить. И на мысли об остальном мире у их мозга просто пропускной способности не хватит.

Он улыбнулся Джонасу.

– Эта математика мне не понравилась. Она у меня досаду вызвала. И я решил поступить лучше. Вот так.

Он еще раз встряхнул раку.

– Ну так вот, говорю без обиняков. Да, я беру деньги – чемоданами беру – от многих и многих. Но я не вор. Я отдаю за них ценное. Наша паства… наши клиенты хотят чувствовать себя хорошими людьми, лучше других, и они готовы платить за это лишний доллар.

Вот чему служит наша церковь. Вот чему служит каждая церковь. Вот чего они все от нас хотят на самом деле. Посмотри мне в глаза и скажи, что это не так.

Джонас не отводил глаз от раки, пламя очага плясало на ней отсветами, и он понял, что не может поднять взгляд.

– Моя паства мне дает свою энергию, свою мощь, свои деньги и очень этим довольна. Если бы я это пустил в свою пользу, это было бы одно. Я был бы дьяволом. Но ведь я же так не поступаю? Я меняю мир. Я несу свет. Члены нашего прихода, каждый сам по себе, чего могли бы достичь? Да ни фига, можешь мне поверить. Ничего ни против кого не имею, но мы с тобой знаем, что это маленькие люди, и жизнь у них маленькая. Иначе бы мы им не были нужны. Но посредством моей Церкви я беру у каждого из них самую капельку доброй воли, ту чуточку великодушия, что все-таки живет в их маленьких себялюбивых душонках, и все это складываю – в себя. Вот такая математика мне нравится. Она мне позволяет делать работу добра, к чему я всегда стремился. И теперь, – продолжал Брэнсон, – ко мне прислушиваются капитаны промышленности и титаны индустрии развлечений. Почему так, спросишь ты? Потому что у меня есть армия. Моя паства. Я что-то назову делом дьявола – они отшатнутся. Про другое я скажу, что оно благословенно Богом – и они бросятся покупать, голосовать, смотреть. Такова моя власть, и она меня ставит наравне с могущественными людьми. Ты знаешь, что мне президент Грин звонит раз в месяц? Просто поболтать. И я, обладая всей этой властью, употребляю ее на добро и только на добро. Сколько людей могли бы сказать о себе такое, будь они на моем месте?

До Джонаса дошло, что он уже десять минут выслушивает оправдания человека, зарабатывающего на жизнь враньем.

Он чувствовал приближение критического момента, когда его преподобие спросит его, Джонаса, как он поступит, услышав такие ужасные вещи. А что он ответит, он понятия не имел.