Год потопа

– Исаиане-волкисты точно едят. Я читал в Инете.

– Ты, значит, жила в плебсвилле. Круто.

Я начала понимать, что у меня есть преимущество. Я жила в плебсвилле, где никто из этих ребят не бывал – разве что ездил на экскурсию со школой или ходил вместе с родителями – любителями экзотики на рынок «Древо жизни». Так что я могла врать сколько душе угодно.

– Тебя эксплуатировали как детский труд, – сказал один мальчик. – Девочка-рабыня в секте «зеленых». Секси!

Все засмеялись.

– Джимми, не идиотничай, – сказала Вакулла и подбодрила меня: – Не обращай внимания, он всегда что-нибудь такое ляпнет.

Джимми ухмыльнулся.

– Вы поклонялись капусте? – продолжал он. – О великая капуста, я лобызаю твою капустную капустность!

Он опустился на одно колено и схватил в горсть мою плиссированную юбку.

– Какие милые листочки, а можно их оторвать?

– Не будь мясоедом, – сказала я.

– Чем? – расхохотался он. – Мясоедом?

Мне пришлось объяснять, что среди «зеленых» это очень плохое ругательство. Как «свиноед». Как «слизняковая морда». Это рассмешило Джимми еще больше.

Я поняла, какое передо мной стоит искушение. Ясно увидела. Я могла рассказывать о причудливых подробностях жизни в секте, притворяясь, что считаю их извращениями, какими они кажутся моим одноклассникам. Тогда я стану популярной. Но тут же увидела себя глазами Адамов и Ев: они смотрели на меня печально, разочарованно. Адам Первый, Тоби, Ребекка. И Пилар, хоть она и умерла. И даже Зеб.

Предательство – это так легко. В него соскальзываешь. Но это я уже знала, из-за Бернис.

Вакулла пошла провожать меня домой, и Джимми тоже пошел. Он все время дурачился – шутил и ждал, что мы будем смеяться, – и Вакулла действительно смеялась, из вежливости. Я видела, что Джимми в нее сильно влюблен, но она мне потом сказала, что может воспринимать его только как друга.

На полпути Вакулла свернула к собственному дому, а Джимми сказал, что пойдет дальше со мной, потому что ему по дороге. В присутствии других людей он действовал на нервы: может быть, думал, что лучше самому выставить себя дураком, чем ждать, пока это сделает кто-нибудь еще. Но когда он не играл на публику, он был гораздо симпатичнее. Я чувствовала, что в глубине души он печален, потому что я и сама была такая. В этом отношении мы с ним были как две половинки – во всяком случае, тогда мне так казалось. Он был первым мальчиком, с которым я по-настоящему подружилась.

– Наверное, тебе ужасно странно тут, в охраняемом поселке, после плебсвилля, – сказал он однажды.

– Да, – сказала я.

– А твою маму правда привязывал к кровати бешеный маньяк?

Джимми мог сказануть такое, о чем другие люди только думали, но никогда не произносили вслух.

– Кто тебе сказал? – спросила я.

– Парни в раздевалке.

Значит, сказка Люцерны просочилась наружу.

Я набрала воздуху.

– Только между нами, хорошо?

– Могила, – сказал Джимми.

– Нет. Ее никто не привязывал.

– Я так и думал, – сказал Джимми.

– Только никому не говори. Я тебе доверилась.

– Не буду, – ответил он.

Не стал спрашивать «а почему?». Он знал: если все услышат, что Люцерна сочиняет, то догадаются, что ее не похищали и что она просто наврала. Что она сама убежала из любви или просто ради секса. А потом вернулась в «Здравайзер» к мужу-лузеру, потому что другой мужчина ее бросил. Но она не могла в этом признаться – готова была скорее умереть. Или убить кого-нибудь.

Время от времени я пряталась в шкафу, доставала фиолетовый телефон и звонила Аманде. Мы посылали друг другу эсэмэски, чтобы знать, когда лучше звонить, и, если связь была хорошая, видели друг друга на экране. Я все время спрашивала про вертоградарей. Аманда рассказала, что больше не живет у Зеба – Адам Первый решил, что она уже почти взрослая, так что теперь она спит в одном из отсеков для одиночек, и это очень скучно.

– Когда ты вернешься? – спросила она.

Но я не знала, как мне убежать из «Здравайзера».

– Я над этим работаю, – сказала я.

В наш следующий разговор она сказала: «Смотри, кто здесь», и на экране появился Шекки. Он кротко ухмылялся, и мне пришло в голову, что они, наверное, занимаются сексом. Я почувствовала себя так, словно Аманда сперла какую-нибудь блестящую безделушку, которую я сама хотела заполучить. Но это было глупо, ведь я вовсе не влюблена в Шекки, ничего такого. Мне, правда, было интересно, кто держал меня за попу в тот вечер, когда я отрубилась в будке голограммера. Но скорее всего, это был Кроз.

– Как там Кроз? – спросила я у Шекки. – И Оутс?

– В порядке, – пробормотал Шекки. – Когда ты вернешься? Кроз по тебе правда скучает! Ганг, а?

– Рена, – ответила я. – Гангрена.

Я удивилась, что они еще используют старый детский пароль, но подумала, что, может быть, Аманда велела ему это сказать. Чтобы я не чувствовала себя совсем отпавшей.

Потом Шекки исчез с экрана, и Аманда сказала, что они теперь партнеры – вместе прут вещи в торговом центре. Но это честный обмен: он прикрывает ее спину и помогает толкать украденное, а она ему за это дает.

– Разве ты его не любишь? – спросила я.