Год, прожитый по-библейски

Реки в Египте стали кроваво-красными? Это могли быть красные водоросли или вулканический пепел. На землю спустилась тьма? Возможно, это был хамсин, горячий ветер с Сахары, который поднял песчаный вихрь. Моисей в Мерре сделал горькую воду сладкой с помощью дерева? Вероятно, он использовал ионообменную смолу. Я, конечно, представления не имею, что это такое. Но звучит убедительно.

Мне не нужны научные объяснения чудес. Они слишком созвучны моему внутреннему скепсису, который до сих пор силен.

Я знаю много верующих, которые считают чудеса мифами, а не правдой. Они говорят: нам необязательно верить, что Иисус Навин действительно остановил солнце в небе, чтобы закончить битву. История все равно прекрасна и вызывает в нас отклик, даже если он и не продлил день с Божьей помощью. И, наверное, если к концу года я стану религиозным, то примкну к этому лагерю. Но если воспринимать все буквально, надо по крайней мере постараться поверить, что так оно и было и что Бог нарушил естественный порядок вещей. Мое сознание отчаянно сопротивляется, и, как и в случае с креационизмом, я не уверен в успехе. Утешение мне дает свежепрочитанная книга. Она называется «Битва за Бога»[215], и написала ее Карен Армстронг – бывшая монахиня, ставшая религиоведом.

Армстронг приводит любопытный аргумент: люди в библейские времена не верили в чудеса. Или верили не так, как сегодняшние фундаменталисты. Она считает, что древние видели мир одновременно в двух плоскостях. Одной был «логос», другой – «миф». Логос был рациональной и практической стороной, фактическим знанием, которые они использовали, возделывая землю и строя дома. Миф – истории, которые придавали их жизни смысл. Например, история об Исходе должна была восприниматься не как факт, а как предание, важнейшая идея которого – свобода от угнетения. Древние не обязательно верили, что все было именно так, как рассказывалось, – и шестьдесят тысяч человек сорок лет таскались по пустыне. Но в предании была правда в широком смысле, и она придавала смысл их жизни.

По мнению Армстронг, фундаментализм – современный феномен. Это попытка соединить логос и миф и превратить легенду в научную правду. Я не вполне согласен с ее тезисом. Мне кажется, где-то она выдает желаемое за действительное. Не думаю, что библейское сознание так четко делило мир на белое и черное. Но если бы пришлось выбирать между ее теорией и фундаментализмом, я бы склонился в пользу первого.

Кто ударит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти.

Исход 21:15

День 273. Джаспер просыпается после тихого часа, и я иду к нему. Он стоит на краю кроватки, на голове торчит вихор, как у Альфа[216], а в руке он сжимает пластмассовую кеглю, которая дает ему чувство безопасности.

Я поднимаю его. Джаспер ухмыляется. Значит, он собирается сделать нечто очень остроумное. И тут он бьет меня кеглей по лицу.

– Не делай так, – говорю я сердитым голосом Джеймса Эрла Джонса[217].

Для него это сигнал: «Давай-ка еще раз, да посильнее». Поэтому он размахивается и снова бьет меня по лицу. А потом еще раз. Это мощные удары, от которых на лбу остаются красные следы.

– Джаспер! – говорю я, – проси прощения!

Джаспер продолжает улыбаться.

– Нельзя бить людей кеглей по лицу. Это очень опасно. Никогда так не делай.

Он смотрит на меня сначала озадаченно, а потом сердито. Как я мог не увидеть юмора в безупречном маневре «кеглей по лицу»?

– Извинись передо мной, пожалуйста.

– Нет.

– Извинись.

– Нет.

Плохо дело.

Согласно еврейской Библии, тех, кто бьет родителей, можно наказать смертной казнью. Вместо этого я подставляю другую щеку. Я игнорирую сына.

Игнорировать сына-бунтаря – это, по совпадению, стратегия, рекомендованная светской книгой для родителей, которую я прочел несколько месяцев назад. И я ставлю его на пол, поворачиваюсь спиной и складываю руки. Я похож на модель, позирующую для этикетки чистящего средства.

Он начинает хныкать.

– Извинись, и мы сможем поиграть, – предлагаю я.

– Нет.

– Нельзя бить людей, – говорю я.

Говорю решительно, осознавая, что за мной тысячи лет традиции.

Я по-прежнему стою к нему спиной. Он хватает меня за ногу.

– Эй Джей! – кричит он. – Эй Джей! Эй Джей!

Двухлетний ребенок зовет отца, а тот не отзывается. Душераздирающе. И этот отец я. Убийственная ситуация. Но Джаспер все еще упрямится и не хочет извиняться.

Библия утверждает, что важно наказывать детей, если вы их любите. Я думаю, это парадоксальный совет. Лучшее наказание должно быть жертвой: вы жертвуете приятным времяпровождением и сиюминутными проявлениями любви ради лучшего будущего для ребенка.

Джаспер топает, дуется, бормочет себе под нос. Это самая длинная наша ссора. Наконец, через четыре часа, он находит меня в гостиной и говорит тихим голосом, печально опустив глаза:

– Прости.

– Отлично! – радуюсь я. – Как здорово, что ты извинился! Во что будем играть?