Год рождения 1921

значилось крупными буквами над его входом. Территория завода занимала четыре квадратных километра и вся была заполнена различными постройками, связанными системой трубопроводов. Трубы тянулись над головой, по земле и под землей, извивались, поворачивали обратно, переплетались, поднимались и опускались, кончались и начинались снова. Постройки походили на громадные картонные коробки — прямоугольные, большие и малые, одноэтажные или трехэтажные. Между ними пролегали широкие дороги, окаймленные газонами. Так завод выглядел раньше. Сейчас картина изменилась: повсюду разрушения, на дорогах — воронки от бомб, газоны засыпаны взрыхленной землей, трубопровод поломан и скручен, как пальцы эпилептика, постройки разбиты, крыши сорваны, и все кругом покрыто толстым слоем мелкой желтой пыли.

— Ну и ну! — заметил Цимбал, с трудом проводя машину к корпусу заводоуправления. — Ежели нам предстоит восстановить эту штуку, то на этой работе состарятся и мои правнуки!

Капитан вместе с Олином зашел к директору завода и сообщил ему, что на «Брабаг» направлены три трудовые роты. Вечером Олин рассказал об этом товарищам по комнате, не забыв подчеркнуть, что он самолично беседовал с директором; тот, мол, хорошо знает Чехию: в последнее время директор несколько раз ездил в Судеты, где немцы строят такой же гигантский бензиновый завод.

— Пусть строят, — заметил Кованда. — После войны он нам пригодится.

В понедельник рота поднялась в три часа утра. Работа предстояла сменная: первая рота начнет в пять утра и будет работать до двух, вторая и третья — с полудня до восьми вечера. Во главе с капитаном рота промаршировала в гору, до церкви св. Михаила, там погрузилась на три больших автобуса и через четверть часа была уже на месте.

— Веркшуцовцы здесь как на подбор, глаза у всех словно зеленые стекляшки, — сказал Мирек, когда они проходили в ворота. — Поглядите вот на этого. Бу-бу-бу!

Около заводской столовой роту поджидал некий герр Мейер в белой куртке и зеленой шляпе с кисточкой. Он рассортировал прибывших по специальностям и разбил их на группы, которые отправились на разные участки работы и сразу затерялись в лабиринте объектов.

Кованду, Мирека, Пепика и Гонзика послали к малярам — в центр заводской территории, где были сложены в штабеля большие листы гофрированного железа. Немец-десятник привез на тележке банки с краской, сунул каждому из чехов кисть и пересчитал группу.

— Vier Mann[76], — сказал он. — Стало быть, надо выкрасить пятьдесят листов за смену. Я приду днем, приму работу.

— Объясни ему, — солидно сказал Кованда Гонзику, — что я в жизни не занимался малярным делом и даже кисть в руки не брал, разве что кисточку для бритья. Пусть он, милашка, посчитается с этим.

Немец усмехнулся.

— Приятель, — сказал он. — Через десять минут ты будешь красить, как опытный маляр.

Он обильно намочил кисть в краске и стал энергично водить ею по железному листу. Темно-серая краска струйкой стекала на землю и образовывала лужицы на волнистом железе.

— Спроси у него, — распорядился Кованда, — почему он не бережет дорогую краску? И на сколько листов нам полагается одна жестянка?

Десятник отшвырнул кисть и вытер руки о фартук.

— Это безразлично, — бодро ответил он. — Краски хватает. — И ушел.

— Работа сносная, — рассуждал Кованда. — Только листы слишком большие… И не мастера мы по малярному делу… да и работаем не для себя… Ну, вот что: двадцать штук за смену, и баста. Не ленитесь, ребята! — Он развалился на траве и развернул пакет с завтраком.

На заводе пульсировала жизнь. Поднимая тучи мелкой, шелковистой пыли, приезжали грузовики, рабочие разгружали кирпич, цемент, пиломатериалы, балки. У границ заводского участка росла конструкция нового цеха, рядом экскаватор рыл котлован для фундамента нового бомбоубежища. Десятки монтажников карабкались по гладким стенам пузатых газгольдеров, отряд пленных французов ремонтировал железнодорожное полотно и укладывал рельсы, мужчины и женщины в белых халатах хлопотали в лабораториях, мощные экскаваторы засыпали землей вновь проложенные подземные кабели и трубопровод, монтеры поднимались на мачты высоковольтной передачи, кровельщики крепили на крышах большие листы гофрированного железа, дорожники засыпали воронки и заново мостили дороги, сотни людей сновали повсюду, словно от их поспешности зависел весь ход работы на этом гигантском заводе.

— Ну, пока хватит! — сердито сказал Мирек и отшвырнул кисть. — Я и так весь измазался краской.

Гонзик уже загорал, раздевшись до пояса. Он прикрыл глаза рукой и тихо насвистывал.

— Добрый день! — вдруг раздался над ними приятный мужской голос, и ребята испуганно вздрогнули. Рядом стоял хорошо одетый человек лет сорока и смущенно улыбался.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он виновато. — Иду мимо и слышу кто-то насвистывает, если не ошибаюсь, Пятую симфонию Чайковского.

— Вот и ошиблись, — усмехнулся Гонзик. — Шестая. Пятая — вот так.

И он громко засвистал захватывающий, торжествующий мотив. Человек слушал, склонив голову набок.