Год рождения 1921

Фера, приземистый словак из Годонина, не уступал. Гонза спокойно улыбался, стоя в темном коридоре, освещенном лишь слабой лампочкой в черной бумаге. Из другой комнаты слышалось хлопанье карт, в умывалке бежала вода из крана, который кто-то забыл закрыть, на третьем этаже Эда тихо наигрывал на гармонике. Из комнаты солдат доносился невнятный немецкий говор.

Гонзику хотелось подойти к двери и послушать, о чем говорит ефрейтор Вейс, но он не тронулся с места и, стоя на лестнице, у перил, думал об этом тихом унтер-офицере, совсем непохожем на Гиля и Бента. Странный немец этот Вейс, он неразговорчив и как будто всегда погружен в унылые мысли. У него умные глаза под тяжелыми, полуопущенными веками, движения сонные и вялые, лицо невыразительное, с острым подбородком и кривым ртом, на котором застыла циничная усмешка. С чешской командой Вейс почти не общался, он по большей части нес службу в казармах; когда-то он интересовался чехами, но это скорее напоминало интерес человека, впервые увидевшего экзотических животных, к которым он постепенно привык и сделался равнодушен.

Касаясь рукой гладких перил, Гонзик медленно спустился по деревянным ступеням в первый этаж.

Навстречу ему поднимался Богоуш. Он дружески улыбнулся Гонзику и хлопнул его по спине.

— Звезды светят вовсю, — бросил он на ходу. — Я ходил проветриться. Нет ли у тебя сигареты?

Гонзик подбросил сигарету на второй этаж, и Богоуш, просунув руку сквозь перила, ловко подхватил ее.

— Спасибочки! — крикнул он и устремился дальше, вверх по лестнице.

Гонза тихо открыл дверь и, выйдя во двор, осторожно закрыл ее за собой.

Стояла темная тихая ночь; казалось, все уснуло под небом, усеянным белыми точками холодных звезд. Луна еще не выходила; предметы и здания проступали в темноте расплывчатыми контурами, чуть более темными, чем небо и окружающий мрак. Холодно! Гонзик зябко поежился. Постепенно он различил бараки лагеря военнопленных. Их было четыре, за ними — высокая сторожевая будка, потом еще четыре барака и барак охраны.

На дворе было тихо, в окнах бараков темно, ни один звук не говорил о том, что в этих восьми деревянных строениях живет больше двухсот человек. Но вдруг на сторожевой вышке вспыхнула спичка, озарила желтым светом лицо часового и, описав дугу, погасла на лету.

Гонзик осторожно крался вдоль стены. Он обошел здание и перебежал участок двора, отделявший его от каменной ограды. Там он остановился и прислушался. Со сторожевой вышки послышался кашель и топанье ног о деревянный настил. Гонзик двинулся дальше, туда, где между наружной каменной оградой и колючей изгородью лагеря оставался узкий, не шире метра, проход. Там он снова остановился, вынул из правого кармана бумажный мешочек, а из левого семь картофелин, ломоть хлеба и свою суточную порцию маргарина. Все это он вложил в мешочек, потом опустился на колени и подполз к колючей изгороди. Осторожно шаря рукой, он приподнял кирпич около одного из столбиков изгороди — этот кирпич всего лишь на какой-нибудь сантиметр выдавался над утрамбованной поверхностью двора — и сунул руку в ямку под кирпичом. Зашуршала бумага. Гонза еще раз ощупал края ямки и вынул бумажные конверты. «Сегодня три», — сказал он себе и спрятал их в карман, не сводя глаз со сторожевой вышки. Потом он положил в ямку свой мешочек с едой, и прикрыл ее кирпичом; затем Гонзик переполз на коленях проход и поднялся на ноги только у каменной ограды. Назад он вернулся тем же путем, стал в дверях и закурил сигарету.

Гонзик озяб, на нем была только короткая куртка, рубашка и под ней белая майка. Он курил, держа руки в карманах, и время от времени глухо покашливал. Так он простоял минут десять и наконец увидел, что от крайнего барака пленных отделилась темная фигура и медленно двинулась к колючей изгороди.

Гонзик радостно улыбнулся и громко засвистал популярный немецкий шлагр «Лили Марлен». Человек шел к изгороди, не прячась, так как барак скрывал его от взглядов часового на вышке. Только метрах в двух от изгороди человек опустился на колени, пополз и, распластавшись на земле, приподнял кирпич.

Гонзик, стоя у дверей, громко и озорно насвистывал. Человек за изгородью поднялся, согнувшись, перебежал к бараку и, уже исчезая в тени, поднял руку. Гонзик тотчас же перестал свистать.

Где-то за горизонтом невидимый месяц медленно выбирался на небо. На дворе было тихо, только часовой на вышке иногда топал ногами, чтобы согреться. Гонзик, прикуривая, еще с минуту стоял у дверей. Потом он отбросил окурок и вдруг услышал за спиной шорох, но не обернулся. Стоя на каменной ступеньке, он поднял голову и долго смотрел на светлеющее небо, потом повернулся и очутился лицом к лицу с Олином.

— Это ты? — сказал он негромко и взялся за ручку двери. — Сегодня отличная ночь.

Олин вынул руки из карманов.

— Отличная, — неуверенно согласился он. — Я решил еще подышать перед сном.

Гонзик улыбнулся.

— Жалко, что ночь такая темная. Даже не поглядишь в глаза друг другу.

Олин оперся спиной о дверь, которая приоткрылась.