Год рождения 1921

— Жестокие и бездушные люди найдутся повсюду, есть они и среди нас, это факт, — согласился Гонзик. — Среди немцев их сейчас больше, чем среди других народов, и это вина тех, кто правит райхом. Но и в Германии тоже хватает честных и справедливых людей.

— Рассказывай сказки! — усмехнулся Мирек. — Где они? Покажи-ка мне хоть одного.

— Среди простых людей их немало. Среди рабочих.

— Например, Бартлау?

— Бартлау — десятник. Вероятно, и он прежде был рабочим, но наверняка уже тогда рвался в главари. И добился своего: может сейчас орать на немцев, на чехов и избивать украинцев. Не-ет, настоящий рабочий не поступил бы так, он никогда бы так не изменился. Рабочий не меняет убеждения, как перчатки, потому что он чертовски недоверчив. Таким его сделала эта скверная жизнь. Ему не нужна война, потому что в ней можно потерять жизнь. Рабочий хочет, чтобы у него было что есть, чтобы ему не мешали жить, не напяливали на него солдатский мундир и не гнали на бойню.

Олин насмешливо улыбался. Это был рослый, красивый парень, с несколько самодовольным лицом и жесткой складкой вокруг женственного рта, выдававшей склонность властвовать, выдвигаться во что бы то ни стало.

— Слышал я уже такие разговоры, — отмахнулся он. — У нас в городе один оратор трепался на этот счет на первомайском митинге. Все болтал о труде и справедливом устройстве общества, пока его не стащили с трибуны и не вздули как следует. Может, и ты был коммунистом?

Гонзик выпрямился и бесстрашно взглянул в глаза Олину: «А что, если и был?»

Бартлау, гнавший по берегу плачущих украинок, заметил, что группа на дне канала не работает, и закричал на Гиля — куда, дескать, смотришь! Тот, отбросив сигарету, вытянулся перед десятником и во весь голос заорал на чехов.

— Тоже умник! — заметил усталый Пепик и грустно усмехнулся. — Орет, что мы Arschlöcher[8]. Кто же тогда он сам, ежели командир роты торжественно провозгласил, что мы, чехи, по культурному уровню не ниже немцев?

— Попробуй напомни об этом Бартлау или Рамке! — предложил Гонзик. — И долго вы еще будете верить всяким побасенкам, которыми нацисты стараются приманить нас?

Пепик от усталости еле держался на ногах.

— Который час? — то и дело справлялся он у Кованды. — Еще нет двенадцати? А что, если я от слабости свалюсь в грязь? — спрашивал он в отчаянии.

— Наверно, Бартлау втопчет тебя туда еще глубже. А мне придется трахнуть его киркой по башке, — отозвался Кованда. — Уж лучше потерпи полчасика или сбегай еще раз до ветру.

Перед полуднем выглянуло солнце. С утра грязь на дорогах была твердая и светлая, она хрустела под сапогами, как осколки бритвенных лезвий. Но к полудню уже так потеплело, что большинство рабочих сняли куртки и работали в одних рубашках. Солнце жарило с низкого голубого неба, грязь на берегах канала размякла. Кругом на фоне ясного голубого небосвода четко вырисовывались бронированные доты и ходы сообщения линии Мажино.

На участке девятого километра работало свыше двухсот украинских парней и девушек, в большинстве не старше шестнадцати лет, сотня украинцев постарше, пятьдесят чехов, тридцать французов и полсотни немецких десятников и надсмотрщиков. Французы были в основном монтажники и механики, они обслуживали землечерпалки и краны. Косматый, маленький, вечно раздраженный Марсель то и дело костил немцев на родном языке; он водил паровоз, другие французы работали шоферами. Участок жужжал как улей, люди сновали туда и сюда, грузили и перевозили песок, таскали мешки с цементом, шпалы, рельсы, бетонировали дно и стенки канала, разравнивали ил, рубили деревья, приводили в порядок берега и дорожки, качали воду. Та же картина повторялась на одиннадцатом, десятом и седьмом километрах.

В полдень десять украинцев прыгнули в машину и уехали в деревню. Примерно через час они вернулись и поставили перед будкой котлы с обедом. Бартлау взглянул на часы, сунул в свои моржовые усы свисток и пронзительно засвистел.

Полчаса на обед! Усталые ребята вылезли на берег, Кованда помог Пепику.

— Пойдем, неженка, — добродушно сказал он. — Получишь литр горячей воды и горсть ботвы. Подкрепишь свои силенки.

Перед будкой стоял тридцатилитровый котел, закрытый крышкой. Первым у котла оказался Мирек. Он приподнял крышку и жадно втянул пар.

— Ура, — торжествующе возгласил он, — турнепс — национальное немецкое блюдо для пленных и тотально мобилизованных. Кормовая свекла для людей и для скота. Покорнейше прошу стать в очередь, начинаем раздачу!