Год рождения 1921

Гонзик охотно вынул из кармана коробку спичек.

— Холодный ветер, — заметил он, чиркая спичкой и поднося ее к сигарете, которую держал парень.

В короткой вспышке спички, которую тотчас же задул ветер, они оглядели друг друга, и парень удостоверился, кто перед ним.

— Убери спички, — сказал он и задержал руку Гонзика. — Мне не хочется курить. Мне нужно только передать тебе: не ходи к Кетэ.

Гонзик удивленно поднял глаза.

— Откуда вы знаете, куда я…

Парень взял его под руку и быстро повел обратно по улице.

— Это я хорошо знаю, и знаю тебя. Кетэ сегодня арестовали. Рано утром, на заводе. Был обыск в ее квартире, и, конечно, они нашли, что искали. Теперь там засела полиция и несколько дней будет подстерегать всех, кто туда зайдет. Но они никого не дождутся, мы позаботимся об этом.

Гонзик остановился и оперся о голый кривой ствол деревца.

— Это невозможно, — тихо сказал он. — Это невозможно!..

Парень пожал плечами.

— К этому мы все должны быть готовы. И Кетэ тоже. Погоди, не падай духом. — И он пожал руку Гонзика. — Когда все будет в порядке, я зайду к тебе.

Гонзик ухватил его за отвороты пальто.

— Что с ней будет? — воскликнул он. — Что ей за это сделают?

Парень прикрыл ему рот ладонью.

— Опомнись! Молчи, ради бога.

— Скажи мне, как тебя зовут, — упрашивал Гонзик. — Надо же знать, к кому обратиться, чтобы хоть узнать о ней. Я не могу ее потерять, понимаешь, не могу!

Парень кивнул.

— Я знаю тебя, этого довольно. Я или кто другой, но мы найдем тебя. До свиданья!

Он исчез во тьме, и эхо его шагов заглушил ветер, трепавший деревцо, за ствол которого судорожно ухватился Гонзик. Стоял, он долго, и холод пробирал его до костей, как злой недуг, подбираясь к сердцу, а оно словно перестало биться и болело, как от тяжелой, смертельной раны. Безмерная внутренняя боль наконец вынудила Гонзика двигаться; ноги сами понесли его по улице. Гонзик оглох и онемел, он перестал чувствовать и воспринимать окружающее, его широко раскрытые глаза ничего не видели, слова застыли на устах, как крупинки соли, судорожные рыдания парализовали язык.

Теперь не для чего жить, не для чего дышать. А ведь только что сердце пело, и в нем жила Кетэ, женщина-цветок, женщина-ладья, прекрасная в своем плавном движении, женщина-колокол, наполненная еще не прозвучавшей мелодией, женщина-пламень, пылающая жаром собственного очарованья. Гонзик почувствовал, как он стар и изнурен страданием. Как он будет жить без Кетэ? И зачем жить? Ради новых мук?

Гонзик машинально вошел в трамвай и, взявшись за ременный поручень, встал, прижавшись лицом к холодному стеклу, за которым бежали берега улиц, накрытые низким темным небом. Равномерный ритм езды убаюкивал его, а тихое, словно приглушенное позвякивание трамвая чем-то напоминало о сочельнике. Гонзик судорожно сжал в кармане футляр с жемчужиной.

— Endstation! — произнес за ним знакомый голос, и к Гонзику вернулось какое-то очень давнее воспоминание, связывавшее его с окружающим миром. Он медленно повернулся.

По глазам кондукторши, которые сейчас не улыбались, он понял, что и она думает о рождестве, о елке, о подарках, понял, что и этой девушке мысль о сиянии рождественских огней не принесла отрады.

— Вы быстро вернулись, — сказала кондукторша, остановившись рядом с ним у окна. — Так быстро не уходят от рождественского стола.

Гонзик по-прежнему напряженно всматривался в темноту, из которой беззвучно вынырнули несколько человек и так же тихо исчезли.

— Меня никто не ждал, — еле слышно ответил он. — И никто не знает, увидимся ли мы когда-нибудь…

— Она умерла? — с сочувствием воскликнула кондукторша.

Гонзик вздрогнул.

— О боже, нет!

Кондукторша кивнула головой.

— Значит, у вас еще есть надежда. А это самое важное.

Он медленно повернул к ней голову. Кондукторша, задумавшись, стояла рядом с ним, ее черные волосы выбились из-под шапочки и упали на плечи, маленький рот был плотно сжат.

— А вы… у вас уже нет надежды?

Она покачала головой.

— Нет. К сожалению, мне уже точно известно обо всем.

— Чем же вы живете? В чем смысл вашей жизни? Мне бы не хотелось так жить.

Она грустно улыбнулась.

— Вы сейчас думаете только о себе, и поэтому горе кажется вам слишком большим, невыносимым. Но вспомните о других людях, забудьте о своих муках. У меня есть ребенок. Его ребенок. Он погиб год назад в России, а мне оставил ребенка — самое большее, что мог…

Гонзик устыдился и опустил голову.

— Простите, — сказал он. — Быть может, я вам смешон, но если бы вы знали…

— Я знаю. В человеческом горе нет ничего смешного.

Они молча стояли рядом, думая каждый о своем. Гонзик сунул руку в карман и вынул коробочку с жемчужиной.

— Не знаю, кому отдать это, — несмело сказал он и взял кондукторшу за руку. — Разрешите подарить вам. Сегодня все делают друг другу подарки. Вы меня очень обрадуете, если примете. Мы незнакомы и, наверное, никогда больше не увидимся, но вы меня поняли и вернули мне мужество и надежду. Сегодня это для меня важнее всего.