Год смерти Рикардо Рейса

Пробило два часа, половину третьего, постные и бескровные лиссабонские газеты были прочитаны и перечитаны заново, изучены досконально, то есть от доски — на английский престол вступил новый король Эдуард VIII, историк Коста Брошадо направил поздравления министру внутренних дел, в деревне такой-то отмечено появление волков, Австрийский Народный Фронт отверг идею аншлюсса, то есть, если кто не знает, объединения Австрии и Германии, французское правительство подает в отставку, разногласия между Хилем Роблесом и Кальво Сотело раскалывают избирательный блок испанских правых — до доски: Покупайте зубной эликсир «Паржил», завтра в «Аркадии» состоится первое выступление знаменитой танцовщицы Марухиты Фонтан, в продажу поступили новые модели «студебекера» Президент и Диктатор, и если реклама Фрейре охватывала всю вселенную, то эта дает безупречно точный очерк мира в наши дни, ибо автомобиль под названием Диктатор дает ясное представление о временах и вкусах. Время от времени жужжит шмель над дверью, кто-то входит, кто-то выходит, появление нового постояльца сопровождается сухим звонком Сальвадора, призывающего Пименту поднять чемоданы в номер, и вновь воцаряется долгое и тягостное безмолвие, и угрюм становится день, переваливший уже за половину четвертого. Рикардо Рейс поднимается с дивана, влачится к стойке портье, и Сальвадор глядит на него приветливо и дружелюбно, а, может быть, и жалостливо: Ну, что — уже все прочли? — но Рикардо Рейс не успевает ответить, теперь все происходит стремительно: гудит шмель, и голос снизу зовет: Сеньор Пимента, будьте добры, отнесите это ко мне в номер, Пимента спускается и поднимается, а следом за ним идет Марсенда, и не знает Рикардо Рейс, что ему делать — остаться ли на месте, вернуться ли в гостиную, притворясь, что читает или прикорнул в разнеживающем тепле, но что в последнем случае подумает Сальвадор, недреманное око, неусыпный соглядатай? — и в результате не делает ничего, оставшись на перекрестье всех этих неначатых действий в тот миг, когда появляется Марсенда с приветливым: Добрый вечер и удивленным: Вы здесь, сеньор доктор? Да, я читаю газеты, отвечает он и тотчас добавляет: Как раз дочитал, то есть, нагромоздив одну глупость на другую — если читаю, значит, не склонен к разговорам, если дочитал — значит, сейчас уйду отсюда, присовокупляет к ним третью, ощущая в полной мере, до чего же нелеп: Здесь очень хорошо, тепло так, и его самого коробит от обыденности этого высказывания, при том, что он все равно ни на что не может решиться — ни снова усесться в гостиной, ни остаться у стойки: если он уйдет, Марсенда решит, что ему хочется побыть одному, если останется — что он ждет, чтобы она ушла, всякое действие следует совершать в свое время, чтобы она поняла, что он вернется в гостиную и будет там поджидать ее, но все это оказалось лишним и ненужным, ибо Марсенда сказала просто: Сейчас я отнесу свои покупки в номер и сразу спущусь, мне хочется с вами поговорить, если, конечно, у вас хватит терпения и вы сейчас свободны. Нас не должна удивлять улыбка Сальвадора: ему нравится, когда между постояльцами завязываются дружеские отношения, это идет на пользу отелю, создает в нем благоприятную обстановку — а если бы даже и удивила, мы все равно не стали бы перегружать повествование долгим описанием того, как она, возникнув на устах, тотчас и исчезла, ибо повод для нее был исчерпан. Улыбнулся и Рикардо Рейс, и с улыбкой более продолжительной сказал: Разумеется, или: С большим удовольствием, или: Я в вашем распоряжении, или что-то в этом роде, поскольку имеется целый ассортимент примерно одинаковых и одинаково банальных и расхожих фраз, и жаль, признаться, что мы не склонны потратить сколько-то времени, чтобы разобраться в этих пустых, изношенных и стоптанных, стертых и бесцветных формулах, а ведь можно бы если не вспомнить, то хотя бы вообразить, как произносилось и воспринималось в эпоху юных слов и новорожденных чувств, на заре своего бытия сообщение о том, что кто-то кому-то благо дарит, или у кого-то милости просит, или при расставании настоятельно требует, чтобы его простили, и, о Боже, какая безрассудная отвага нужна была говорившему, как трепетал в ожидании слушавший.