Год со Штроблом

А часа два спустя проснулся неизвестно почему. Так, без всякой причины. Тихо. Темно. Слышно дыхание Штробла и Улли Зоммера. «А ведь не идет у меня дело на лад, — подумал Шютц. — Никак не идет». Обрывки фраз из разговора с Вернфридом… Строгие слова Берга: «Если ты не сообразишь, сколь это важно…» Простодушные советы Зиммлера. Указания Штробла: «Сперва — это, потом — то, а затем — то…» Ему хотелось обнаружить в своих действиях какой-то порядок, закономерность, а они оказывались нечеткими и расплывчатыми. «Я то туда сунусь, то сюда, — думал он, — и вроде бы я дело делаю, но разве это дорога, укатанная дорога? Нет, это вот на что похоже: бывает, в грязь дорожку выкладывают отдельными камнями или булыжниками, а потом прыгают по ним. Вот и я как бы такими прыжками передвигаюсь… А остальные с интересом за мной наблюдают и радуются, когда мне удается очередной удачный прыжок, и похлопывают по спине. Но это всего лишь отдельные прыжки — все это понимают, и Штробл лучше других. Что там сегодня говорил Эрлих: «Либо Эрлих что организует, либо не берется!» Подтекст ясен: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он и сам не раз и с самым серьезным видом говорил эти слова, давая понять, чего ожидает от человека. Либо человек единица, либо — нуль! И что же представляет собой в данный момент лично он? В своих собственных глазах и в глазах других? Нечего глядеть на свет через розовые очки, факт остается фактом — пока что ноша ему не по плечу. Но поднять ее он обязан! Как, каким образом? Штробл сейчас — что-то вроде туго натянутой тетивы лука, — думал Шютц. — Ему хочется, чтобы стрела была поскорее спущена. Мне тоже необходимо найти точку натяжения, а то я провисаю, черт побери…»

21

Штробл выглядел невыспавшимся, был бледен, веки покраснели. Он встал раньше Шютца и проехал мимо окна на велосипеде, когда тот едва поднялся с постели.

Увидев входившего в кабинет Шютца, которого, по всей видимости, только и дожидался, оторвался от своего кофе и сказал коротко:

— Пойдешь со мной. Ты своим глазам не поверишь, — он отставил кофе и надел защитную каску, — но на «двухсотке» зазубрина в три-четыре миллиметра.

Двухсотмиллиметровый трубопровод они смонтировали на прошлой неделе, толщина его стенок точно соответствовала требованиям давления и температуры. Зазубрина делала трубопровод дефектным.

— Не может быть, — сказал Шютц.

— Сам убедишься, что может, — улыбка Штробла вышла горькой.

Они прошли вдоль эстакады для труб к головным боксам. Воспользовавшись случаем, Штробл сообщил Шютцу указания из «основы». Оттуда затребовали разработки некоторых графиков-анализов, и Штробл предложил обсудить их содержание на заседании партбюро. В головных боксах они поднялись по лесам прямо к «двухсотке». Матово поблескивал металл, с которым специалисты обращались, как златокузнецы с золотом. На вид он казался драгоценным. Но зазубрина на нем заметна, стоит только приглядеться.

— Не возьму в толк, как это могло произойти, — Штробл провел пальцем по зазубрине, словно касаясь не зажившей еще раны.

— Есть всего лишь две возможности, — сказал Шютц. — Либо чей-то злой умысел, во что я ни за что не поверю, либо кто-то по-свински небрежно обращался со своим инструментом, но и в это не верится.

Штробл кивнул, пожал плечами.

— Что говорит Юрий? — спросил Шютц.

— Кроме меня и обоих парней из отдела технического контроля, которые ее и заметили, никто ничего не знает. Бессмысленно звонить во все колокола, если мы сами не знаем, что тут произошло.

— И каким образом ты собираешься это выяснить?