Год спокойного солнца

Когда навстречу попалась инвалидная коляска, он, разминувшись с ней, мельком и равнодушно глянул на водителя, но солнечные блики на стекле помешали разглядеть лицо. Однако через какое-то время произошло удивительное: сверкающее от света ветровое стекло проявилось подобно фотопластинке, и Ата во всех деталях, как будто вблизи без спешки разглядывал, увидел учителя Гельдьгева. И еще не кончилось странное это проявление, а у Казакова уже сдавило грудь от предчувствия беды. Ну конечно же, кто-то сообщил учителю, — и он бросился спасать, защищать своё детище…

От резкого торможения мотоцикл занесло и едва не бросило в придорожную канаву. Однако Ата справился с рулевым управлением, развернулся и помчался назад. Надо было догнать коляску, остановить, как-то подготовить Гельдыева, объяснить… Но скорость и время сделали свое дело — слишком далеко успел он проскочить, а до Совгата учителю было рукой подать…

Он увидел, как Гельдыев суетливо, сильно припадая на протез, соскальзывая и хватаясь за землю, поднимается по склону на вершину гряды… Ата даже двигатель забыл выключить, бросил тарахтящий мотоцикл и побежал следом, крикнув:

— Постойте!..

Но было уже поздно. Едва распрямившись и встав на увале, Гельдыев покачнулся, рухнул словно подкошенный и исчез из глаз, как, сквозь землю провалился.

Когда Казаков взбежал наверх, учитель хрипел, неудобно лежа на боку, подломив под себя руку. На посиневших губах пузырилась пена. Не успел Ата повернуть его, как тело Гельдыева дернулось и замерло недвижно. Закатившиеся глаза мертво смотрели в синее весеннее небо.

— Машину! Быстро машину! — дурным голосом закричал Казаков. — В город! В реанимацию!

По склону к ним бежали люди. Первым, несмотря на свою грузную на вид фигуру, оказался Сомов. Лицо у него было напряженное, сквозь загар проглядывалась бледность.

— А ну-ка, — отстранил он Казакова и, опустившись на колени, взял руку учителя за запястье, но пульс не прощупывался, тогда Сомов быстро расслабил галстук, расстегнул ворот и приник ухом к груди. — Нельзя его везти, не довезем, — сказал он, разогнувшись и посмотрев на главного инженера. — Кажется, наступила клиническая смерть. Через пять-шесть минут начнутся необратимые процессы… Все-таки я человек, близкий к медицине, — добавил он, усмехнувшись, но усмешка была виноватой, и смотрел он уже на одного только Казакова.

— Что же делать? — в отчаянии спросил тот и с надеждой осмотрел каждого, кто стоял вокруг; однако лица у всех были растерянные, испуганные, никто не ответил ему.

Между тем Кирилл Артемович ловко, сноровисто обнажил грудь учителя — она оказалась неожиданно по-молодому гладкой, поросшей седыми редкими волосами. И именно то, что на смуглой молодой и гладкой коже росли седые волосы, почему-то больше всего поразило Казакова, и потом, спустя много времени, вспоминая о случившимся, он прежде всего видел эту крепкую на вид, но бездыханную грудь в седых завитках.

— Вы вот что, — ни к кому не обращаясь, хрипло проговорил Кирилл Артемович, — дуйте кто-нибудь в колхоз, звоните в город, в скорую, пусть машину быстро высылают. А я попробую массаж сердца поделать, может, что и получится.

— Вы умеете? — с надеждой воскликнул Казаков и тут же вскочил, опережая шоферов. — Я сам смотаюсь и позвоню, я мигом.

Но, вскочив, готовый кинуться вниз и мчаться к ближайшему телефону, он все-таки помедлил, чтобы увидеть, как Сомов, засучив рукава клетчатой рубахи, обнажил крупные сильные руки, приложил к неподвижной груди учителя совсем не стерильные, со следами машинного масла ладони одна на другую, поерзал на коленях, устраиваясь поудобнее, и сильно, будто хотел проломить ребра, надавил. Грудная клетка с легким хрустом подалась, запала, но Сомов тут же ослабил руки, и она поднялась в прежнее положение. Он снова надавил и отпустил, снова…

— Ну что же вы! — сказал Сомов с упреком. — Время дорого…

Ата сорвался с места и побежал вниз, к мотоциклу. Включая двигатель, он мельком взглянул на сиротливо стоявшую у обочины инвалидную коляску.

«Я мигом, мигом, — повторял он, срываясь с места. — У нас же медицина чудеса делает… сердца пересаживают, а тут только клиническая смерть…» Но слово «смерть» обожгло его, и он уже ни о чем не думал кроме одного: успеть бы…

24