Год спокойного солнца

Сладостное это чувство еще не перегорело, не отпраздновало в душе, не отошло, а на смену ему, наслаиваясь живым на живое, зарождалось новое — совсем иного, не радостного свойства. Он вспомнил Севкину статью и понял, что после ее публикации дорога на газетную полосу для нового материала по тресту будет надолго закрыта. Тут уже ничего не поможет, какой редактор позволит снова выступить по той же проблеме, по тому же объекту: да вы что, скажет, навалились? Совесть надо иметь, нельзя же в самом деле бесконечно долбать по одной цели… А материал, материал-то какой — всем газетчикам на зависть. И проблема — в самую что ни на есть жилу, не чета тому, что Севка преподнес. Вот если бы дать серию «Письма с отгонных пастбищ» или что-то в этом роде. Но тогда надо к Севке в соавторы идти, а это уже никуда не годится. И уже с явной горечью понял: все, что увидел, что узнал и понял сегодня, гибнет для газеты на корню.

А так хотелось копнуть поглубже. Поговорить бы не с одним только Гельдыевым — с чабанами, с зоотехниками, с лесоводами, с ботаниками и зоологами. Ведь кирка против бура — частность, проблема куда шире и интересней. И уж не одного Казакова, наверное, пришлось бы задеть… Еще не очень ясно рисовалась ему эта тема, но была заманчива и волновала уже. Однако же приходилось смириться с обидной мыслью, что Севка ему тут дорогу перешел, и сделать уже ничего нельзя. «Зарубить» его статью и дать серию своих? Вот уж действительно — хватило ума, до чего докатился… Он покраснел даже, хотя никто о его мыслях знать не мог, и, посмотрев на часы, нерешительно напомнил:

— Наверное, надо бы ехать…

В конце концов статья про кирку и бур тоже написалась неплохо, успокоил он себя, и отклик, наверняка, получит. А необъятного все равно не обнимешь, пусть остается как есть. Дай вообще поскорее надо в журнал уходить, хватит уж…

Дети разбрелись по роще, переговаривались, голоса их ясно звучали, четко.

Тоже глянув на часы, Гельдыев позвал громко:

— Ребята! Домой пора.

Ожидая детей, они вдвоем сидели на песчаном холмике, наметенном вокруг куста кандыма. С минуту назад солнце зашло за облако, на земле лежала тень, но все равно каждая мелочь вокруг и под ногами виделась четко. Слева раскинулся саксаульник, деревья и кусты стояли не шелохнувшись, зелень ветвей и листьев была густа. Справа на песчаном бугре потемнели, резче обозначились следы гусениц и автомобильных шин. Но вот снова брызнуло солнце, и все вмиг преобразилось. Песок сухо засверкал, следы словно бы замело, их и не видно почти стало. Растения повеселели, и даже как будто зашевелились ветви, просвеченные, казалось, насквозь. Невидимая до этого свежая сетка паутины задрожала и будто бы даже зазвенела серебряно. Тюбетейка на учителе пламенем была объята и халат багрово заструился от света.

— Смотри, — прошептал Гельдыев, показывая глазами, и добавил досадливо: — Да тише…

Боясь пошевелиться, Марат посмотрел туда, куда показывал Гельдыев, и увидел крупноголовую смешную ящерицу. Сетчатая, песочного цвета сверху и белая снизу, она замерла на вытянутых ножках, кольцом загнув над спиной тонкий хвост, и с любопытством разглядывала людей.

— Ушастая круглоголовка, — шепотом пояснил Гельдыев; у него глаза светились таким азартом, точно он показывал не обыкновенную ящерицу, а по крайней мере крокодила. — Сфинкс Каракумов.

Вдруг он хлопнул легонько в ладоши. Круглоголовка сразу же прижалась белым брюшком к земле, затряслась мелко, и стала на глазах погружаться в песок и вскоре исчезла.

— Ну как? — восхищенно спросил учитель. — Какая же это пустыня? Пустыня, пустота — и кому такое в голову пришло так назвать Каракумы, никак понять не могу.

Громко переговариваясь, из рощи вышли дети. Гельдыев и Марат встали и пошли в гору. С вершины открылся вид на широко раскинувшуюся саксауловую рейху. Оглянувшись, Марат спросил:

— А не боитесь уезжать?

— Чего же бояться? — искренне удивился Гельдыев.

— А ну как в ваше отсутствие нагрянут и начнут тут хозяйничать строители…

— Нет, не боюсь, — серьезно ответил учитель. — Я же говорил: Казаков поймет… Ата парень толковый, и совесть имеет, от него плохого ждать не нужно.

— А вы разве знаете его? — удивился Марат, как-то пропустивший мимо ушей первое упоминание учителем Казакова.

— Как не знать… Они меня не знают, а я их всех знаю. Ата почему за механизацию колодезного дела взялся — отец его в забое погиб, засыпало при обвале. Это тот Казак, о котором — помнишь? — я тебе рассказывал.

— Друг отца? — вскрикнул Марат, пораженный тем, что давно все это мог узнать, да невнимательным был тогда…

— Ну да, — в свою очередь удивился Гельдыев. — Я думал, ты Казаковых найдешь, поинтересуешься, а ты, значит, с Атой и не говорил…

— Я говорил… но не о том… я и не подумал… — совсем смешался Назаров.