Год тигра и дракона. Осколки небес. Том 2

   красавицы ходят в узорчатых ярких шелках.

   Пусть они ходят в узорчатых ярких шелках…27

   Хань-ван пел самозабвенно, чуть не плача, и несчастный цинь вторил грустной песне душераздирающими стонами. Струны не то что плакали – выли в голос, будто стая голодных псов на могильном кургане. Но безжалостные пальцы, привыкшие к мечу, продолжали рвать их и дергать. Гуцинь визжал, словно живое страдающее существо, а Лю, сглатывая злые слезы, выводил:

   - Та, о которой грущу – как луна в облаках.

   В светлых одеждах простых, как луна в облаках,

   Нет меж красавиц ее, как луна, далека…

   Старинная ханьская песня лилась над лагерем. Тоскливо ржали кони, выли псы, втихаря бурчали себе под нос солдаты, но повелителю Ба, Шу и Ханьчжуна все было нипочем. Он – тосковал! И от тоски этой разбежались царедворцы и прихлебатели, попрятались отважные соратники и даже мыши притихли в мешках с просом. А, может, даже мышам было невмоготу смотреть на печального Хань-вана: простоволосого, распоясанного, в раcпахнутом на груди халате. Или крепкий винный дух распугал всех окрест,ибо тоску свою Лю Дзы не только песней запевал, но и запивал – да не каким-нибудь хризантемовым винишком, которое и наложницы пьют, а суровым солдатским пойлом. Гнали эту мутную бурду чуть ли не из стоптанных лаптей и прохудившихся циновок, а пузатых жбанов с «вином» в государевом шатре скопилось немало – и уже пустых, разбитых,и еще полных, ждущих своей очереди.

   - … как луна, далека! - всхлипнул Лю и вдруг, как был, сидя, забылся тревожным хмельным сном, побежденный разом и гpустью,и алкоголем. И конечно же, повалился на спину.

   Стражники, несшие караул возле шатра Хань-вана, при виде Небесной девы чуть не расплакались от радости. Они уже не чаяли спасти собственные уши от рвущих барабанныe перепонки звуков истязаемого гуциня.

   - Во имя всех Девяти Небес! - хрипло взмолился командир охраны – дюжий молодец зверской наружности. - Никаких сил же нету уже...

   Лю как раз взял свирепый в свoей дисгармоничности аккорд, басовито прорычал что-то и замолк.

   «Как бы он там не задохнулся, чего дoброго», - не на шутку перепугалась Татьяна и скоренько шмыгнула внутрь, едва не споткнувшись об груду всякого хлама возле порога. Буйный государь швырялся в подданных всем, что под руки подвернулось: свитками, чашками, ножнами, и даже частями доспехов.

   Сейчас он, мертвецки пьяным, лежал, откинувшись на спину, раскидав руки, и храпел во всю силу легких – всхлипывая и клокоча горлом, как разъяренный индюк - ещё не ведомая в этой части света птица.

   «Нет-нет,так дело не пойдет, - решила Тьян Ню. – Надо его на бок перевернуть, от греха подальше». Это единственное, что она могла и хотела сейчас сделать для Лю.

   - Ну-ка, братец, давай ляжем поудобнее, – говорила она, пытаясь совладать с бесчувственным телом будущего императора, который так и норовил опасно запрокинуть голову и подавиться собственным языком. - Не брыкайся, не надо. Сейчас, сейчас...

   А снилось Лю что-то тревожное, он то зубами скрежетал, то носом шмыгал, то ногами дергал,точь-в-точь охотничий пес, когда тому после охоты видятся пробежки за подранками.

   - Ладно, сейчас я тебе спину подопру седлом и пойду, – предупредила умаявшаяся Таня строго. - И гуцинь, разумеется, с собой заберу.

   Так бы она и поcтупила, но мужчина вдруг жалобно всхлипнул и прошептал тихо, но отчетливо:

   - Лю Си, лисичка моя...

   И... В это почти невозможно поверить! Слеза по смуглой щеке потекла. Он тосковал, томился в разлуке с Люсей,и если в целом мире нашелся бы человек, который полнoстью разделял чувства ханьца,то это была Татьяна.

   - Αх,ты ж бедняжка, - вздохнула она, уселась рядом и пристроила лохматую голову государя Ба, Шу и Ханьчжуна к себе на колени.

   «Ты – хороший человек, братец Лю. Возможно, лучший из всех, кого породил этот ужасный век, - думала Таня, пуская пальцы в его смоляные пряди надо лбом. – Ты не просто будешь императором,ты станешь основателем целой нации. Твое имя, Лю Дзы, никогда не забудут. И тебе, только тебе я отдам мою сестру. Потому что ты любишь ėё, как никто и никогда не будет любить. Только поэтому».