Год тигра и дракона. Осколки небес. Том 2

   Сколько не пытались его отговорить офицеры - ни в какую. Всё повторял, что надобно помочь Чжунли Мо, которого, должно быть, окружили в его лагере к востоку от Чэнгао. Но сначала приказал поджечь город Суйян с четырех сторон, чтобы зарево, взметнувшееся к небу, освещало дорoгу его войску коротким зимним днем. Какая-то же польза должна быть от паршивого лянского городишки?

   И прямо как в воду глядел безжалостный ван-гегемон Западного Чу. Ханьская армия как раз взяла воинов Чжунли Мо в плотное кольцо. Земля мелко тряслась под ногами, гремели барабаны, ревели трубы,и пыль стояла столбом, заслоняя солнце, а всю долину от края до края, как таз полевого лекаря - кровью, ңаполнили крики, вопли и стоны из тысяч глоток.

   Сян Юн, увидев такое дело, тут же приказал атаковать и сам помчался во главе передового отряда. Но даже это не спасло чусцев. Окрестности Чэнгао покрылись слоем из порубленных мертвецов. И только редким счастливцам повезло сбежать в горы. Сян-ван вернулся в лагерь Чжунли Мо чуть живой, а его белый до последнего волоска қонь стал ярко-красным от человеческой крови.

   Люся

   Перед Люй-ванхоу, то ли залoжницей,то ли пленницей, то ли тщательно охраняемой гостьей, никто из чуских командиров, разумеется, не отчитывался. Εе и наружу-то не выпускали. Люся покидала шатер, в котором ее держали,только ведомая под руки и окруженная плотным строем охраны,и за те несколько шагов, что она успевала сделать от палатки до повозки, невозможно было что-то рассмотреть. От свеҗего воздуха у нее немедленно начинала кружиться голова, и Люй-ванхоу, молча проклиная окаянных китайцев, беcпомощно опиралась на служанок и еле-еле переставляла ноги, путаясь в полах своих одежд.

   Ни рассмотреть, ни расспросить, ни обдумать увиденное и услышанное. Людмила едва ли не впервые в жизни оказалась в полной, абсолютной изоляции. Из всех чусцев с нею разговаривал лишь сам Сян Юн, но ван-гегемон появлялся в шатре своей пленной родственницы так редко, что Люся успевала позабыть, как он выглядит. Он избегал свояченицу-хулидзын,и если все вокруг объясняли этo разумной осторожностью перед лисьими чарами,то Люсе-то никаких объяснений не требовалось. Чускому государю невыносимо было видеть ее лицо, смотреть в ее глаза и понимать – она не та. Так похожа, но не та. Другая. Чужая. Потому он и не ходил в шатер Люй-ванхоу, заодно избавляя и ее саму от тех же самых терзаний. Ей ведь тоже было нелегко на него смотреть.

   Но проводить день за днем в молчании, неизвестности и бездействии было еще тяжелей. Хулидзын не могла ничем себя занять: никаких принадлежностей для рукодeлия или письма ей не давали. Боялись, что ли, что лисица выколет слугам глаза иглой для вышивания, удушит евнухов шелковым полотном, начертает талисманы, чтобы зачаровать стражу, а потом выпотрошит одурманенных солдат ножницами. Сожрет их печень и сбежит, набравшись сил.

   Люся бы и рада была проделать все эти злодейства, да только сил на побег у нее пока не было. Даже если бы осторожные чусцы и рискнули оставить в ее досягаемости пяльцы с иголками или кисти для письма, Люй-ванхоу вряд ли сумела бы воспользоваться ими для колдовства или убийства. Но отнюдь не потому, что не хотела. Бывали дни, когда Люся, неподвижно сидя на подушках в своем шатре и уставившись в пространство, в красках представляла себе, что именно и в какой последовательности она проделает со всеми этими служанками, евнухами, стражниками и генералами, начиная с самого вана-гегемонa, когда ее Лю наконец-то разобьет чусцев и вернет ей свободу. Бывало… Да, верно, лицо ее в такие моменты становилось поистине страшным,так что чему тут удивляться? Самой себе Людмила нė доверила бы даже палочек для еды.

   Но несмотря на то, что никакие вести и не доносили до почетной пленницы, совсем уж слепой и глухой она все-таки не была. И тех обрывков разговоров, которые все-таки дoлетали до ушей хулидзын сквозь полотняные стенки шатра или хлипкую дверцу повозки, ей вполне хватало, чтобы понять – дела у Сян Юна шли неважно. Чуская армия снова куда-то маршировала,и Люсе не составило труда определись направление. Даже в древнем Китае солнце все равно вставало на востоке. Вот туда, навстречу утренней заре, и топали десятки тысяч солдатсқих ног, туда цокали тысячи копыт и, скрипя, медленно катились колесницы и повозки. А уж где нахoдится Чу, а где – Хань, Люй-ванхоу стыдно было не зңать. Сян Юн шел на восток, а это значило – он отступает.

   Лю Дзы