Год - тринадцать месяцев

На этих словах Витька взвыл. Не хныкал, не плакал, а выл каким-то дурным голосом на одной-единственной ноте. Я тряс его за плечи, кричал и просил, но он словно не видел никого и продолжал свою музыку.

Василий Степанович встал и молча вышел из кабинета. Вскоре он вернулся в сопровождении школьного врача Анны Семеновны. Василий Степанович защелкнул двери, включил электроплитку, которую принес с собой. Анна Семеновна поставила на нее стерилизатор с двумя шприцами. Витька скосил в сторону плиты глаза и моментально приглушил свою сирену.

Уцепившись за руку врача, он часто заговорил:

— Не надо делать уколов! Не надо!

— Почему же ты кричишь, как ненормальный?

— Я не хочу в колонию! Не пойду туда! Я больше не буду! Мама, скажи!

Сомова встала и, подойдя вплотную к сыну, гневно спросила:

— Где ты взял деньги? Отвечай?

— Нашел.

— Опять нашел! Как зимой? Да? Когда твою руку вытащили из кармана старой женщины. Нет! Нет! Больше ты меня не уговоришь! Ты мне и Славку испортишь! Из-за тебя людям в глаза стыдно смотреть!..

Я усадил Сомову. Василий Степанович протянул стакан воды, и сказал:

— Успокойтесь, пожалуйста. Решим, как договорились.

Витька бросился к столу.

— Василий Степанович, не надо в колонию! Я больше не буду. Вот увидите! Последний раз, честное слово!

— Товарищи, поверим ему на этот раз, — не выдержал я униженного Витькиного вида, его сухих глаз, бегающих по нашим лицам.

Василий Степанович посмотрел на Сомову. Она встала, поправила сбившийся платок и устало проговорила:

— Я пойду. На работу опаздываю. — Взглянув на сына с глубокой неприязнью, она добавила: — Делайте с ним что хотите. Моих сил больше нет.

Анна Семеновна вывела Сомову из кабинета.

Взяв со стола лист бумаги, Василий Степанович протянул его Витьке.

— Держи. Напишешь все, что обещал, и вернешь мне. Не выдержишь — будет обвинительный документ против тебя. Отправляйся в класс.

Витька схватил с поспешностью бумагу и вышел.

— Ну, — обратился Василий Степанович к Сашке, забившемуся в угол и с угрюмой ухмылкой наблюдавшему всю сцену. — Это точно, что твоих нет дома?

— Точно. Отец в санатории, мать на работе. Я не Сомов, чтобы врать.

— Да, ты не Сомов, — спокойно согласился Василий Степанович. — А праздники прогулял на сомовские денежки. Или, может, не знал, какого они происхождения?

Кобзарь скучно глядел в сторону окна и молчал.

— Как вы эту жвачку приобрели? — спросил я.

— Туристы в порту разбрасывали пацанам.

— А другие в это время фотографировали, как несчастные советские дети грызутся из-за паршивых резинок. Продал ты, Сашка, и честь свою и мою веру в тебя. Думал, что ты мне опора. Выходит, ошибся. Ты хоть понимаешь, что натворил?

— Я все понимаю, Григорий Иванович.

— Это слова. Дело хочешь?

— Какое?

— Надо Сомова отучить от воровства.

— А как его отучишь?

— Было б твое желание. Подумаем вместе. Согласен?

— Ладно.

— Иди в класс.

На летучке я не стал подробно распространяться насчет беглецов. Сказал только, что за самоволку и попрошайничество перед иностранцами Сомов и Кобзарь строго предупреждены. В случае повторения проступка они будут определены в трудколонию для малолетних преступников. Резкость решения высоких инстанций и сугубо официальный тон моего сообщения были восприняты классом как нечто естественное и неизбежное. На перекрестке бродячих дорог был вбит осиновый кол с надписью: не сметь!

Надолго ли?

Нас все учили понемногу…

Директор Малинин все-таки дал нам машины. Но к морю уже поздно было ехать. Да мы и не пожалели об этом. Мы поехали по городу.

Родина начинается с того места, где ты родился. И хорошо, если ты знаешь свои места. Нельзя ведь полюбить то, чего не знаешь.

Наш город сравнительно молод. Я знаю его историю. В студенческом кружке я писал работу об исторических памятниках города. Теперь это помогло мне стать гидом нашей экскурсии. Не только мои ребята, но и шефы многое знали понаслышке. Они охотно слушали мои рассказы, когда машины останавливались у памятных мест. Эта улица названа именем комдива, погибшего в неравном бою с белоказаками. С этой стороны входили в город зимой сорок третьего года первые части, гнавшие оккупантов…

Машины мчались мимо сквера, где когда-то в камышовых зарослях люди охотились на диких кабанов; вырывались на бывшие окраины с новыми корпусами фабрик; медленно проезжали по широким улицам, на которых выросли высокие дома-близнецы.

Неяркое солнце было в зените, когда мы раскинули свой шумный табор на берегу водохранилища. Рыбаки тотчас же извлекли свои снасти. Ленивцы взялись за мячи, хозяйственные натуры — за костер и стряпню.

Несмотря на строжайший запрет купаться в ноябрьской воде, вскоре появились первые «случайно упавшие» в воду Горохов с Васневым, за ними Кобзарь, Вертела, Шушин. Все они благодарили «спасителей» — Таню Черногорову и Володю Григорьева, которые их «вытащили» из воды. У тонувших и их благодетелей верхняя одежда почему-то не пострадала, вымокли до посинения их тела. Пришлось выпросить у шоферов несколько досок из сидений для усиления костров — солнца нашим «утопленникам» явно не хватало.