Год в Ботсване

Если относительно футбольного матча я и был настроен оптимистично, то касательно возвращения ммэ Моквены, школьной инспекторши, я отнюдь не был так уверен. Она в одиночку — действуя, судя по всему, совершенно самостоятельно, что не могло не вызывать беспокойства, — приняла решение лично проинспектировать успехи моего класса как в правописании, так и в арифметике.

— Думаю, пятница за неделю до Рождества будет самым подходящим днем для проверки знаний, — объявила она однажды, сидя за моим столом, в то время как дети убежали играть. Я сидел напротив нее на стульчике Ху, в положении, из которого, возникли у меня искренние сомнения, я вряд ли когда-нибудь смогу подняться.

— О да, понимаю, — ответил я, хмурясь, ибо щетина моя царапала коленки. — Но это последний день четверти, и нам предстоит, понимаете, предстоит последний футбольный матч, как раз после обеда. Не думаете ли вы…

— Да, думаю. Я думаю, что этот день подходит просто идеально. Утром мы проведем контрольную по правописанию и таблице умножения. Согласитесь, что это поважнее футбольного матча. — Естественно, я прилежно кивнул. — Хорошо, значит, договорились. В пятницу, прямо с утра, а затем я смогу вынести свой вердикт.

И приговор, подумал я, но промолчал. Вместо этого я снова энергично кивнул — вообще-то, не столько из согласия, сколько в неуловимой попытке принять вертикальное положение. Когда ммэ Моквена наконец удалилась, щелкнув очками, толкнув пару шкафов и взвизгнув колесами своего седана, я собрал свое воинство и раздал новое задание по правописанию и та-блице умножения. Оставив экземпляры и для себя, я поспешил домой упражняться.

Некоторые из детей, как это было во всех классах, где я преподавал, были очень прилежны, некоторые — нет. Да и способности у всех тоже разные. Однако в данном случае, казалось, первоклашки понимали, насколько важно усвоить материал как можно лучше. Таблица умножения была относительно проста, и мы все нараспев повторяли ее (наши голоса отдавались гулким эхом в классе), а время от времени я поднимал детей и для сольных выступлений. В результате даже я наконец запомнил, что шестью семь будет… В общем, уже скоро я был уверен, что моих подопечных не собьет с толку скорострельный опрос ммэ Моквены.

— А теперь, первый класс, произнесите по буквам слово… Все готовы? Все готовы? Слово «МОЛОКО»!

Сказав это, я подскочил на своем месте словно слабоумный церемониймейстер, и, к моей радости, ребятишки встали тоже и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко произнесли слово по буквам, дружно при этом хлопая:

— Эм-о-эль-о-ка-о! Эм-о-эль-о-ка-о! Эм-о-эль-о-ка-о!

Очень часто мы все под конец урока гуськом выходили на улицу — с Элизабет во главе, а замыкал шествие юный Габамукуни, не получивший в свое время образования, но страстно желавший учиться. Мы плясали во дворе, шаркая ногами в одном и том же ритме и поднимая при этом клубы мелкой желтоватой пыли, и сочиняли коротенькие мелодии для каждого слова.

— Так, первый класс, а теперь, может, вы произнесете по буквам слово… Подождите… Подождите… Слово «ВАННА»?

— Вэ-а-эн-эн-а! — с энтузиазмом отзывались дети.

Вот так мы и ходили часами, пока Элизабет совсем не выдыхалась от жары и смеха, так что ей приходилось плюхаться в тень джакаранды, дабы отдышаться. Следуя ее примеру, дети делали то же самое, большей частью усаживаясь на Элизабет и на меня, и такмы и сидели и смеялись, пока не остывали и не начинали дышать ровно.

И все же я никак не мог избавиться от призрака Дирка и перестать думать о его махинациях. Как-то мы отдыхали в прохладном классе после особенно изнурительного «букводрома», и я снова, в который уже раз, вернулся в мыслях к этой проблеме. Пока я угнетенно смотрел в окно, Элизабет, удобно устроившись в своем креслице, рассказывала усевшимся подле ее ног детям сказку из сетсванского фольклора. Называлась она «Голубь и Шакал» и звучала примерно так:

«Как-то раз Шакал проголодался и отправился на поиски чего-нибудь съестного, и вскоре встретил голубя.

— Ага! — обрадовался Шакал. — Поймаю-ка я эту птичку да съем ее.

А Голубь спрятал голову под крыло.

— Не убивайте меня, ррэ Шакал, — взмолился он. — Пожалуйста, не убивайте. Зачем вам нужен голубь без головы?

— А где же твоя голова, ррэ Голубь? — удивился Шакал.

— Ах, моя голова заболела, — отвечал Голубь, — и я отдал ее человеку, который лечит головы в больнице. Скоро он принесет мне ее назад. И тогда вы сможете съесть меня.

— А как же ты снял свою голову? — поинтересовался Шакал.

— О, это было просто, — сказал Голубь. — Я дал Зайцу топор и попросил его отрубить мне голову. А потом отдал ее человеку, который лечит головы в больнице. Когда он принесет ее назад, я буду совсем здоров.

Шакал не догадался, что его обманывают, — ведь он своими глазами видел, что у Голубя нет головы. Поэтому в тот день он так и не убил Голубя.

На следующий день Шакал отправился за дровами. И только он начал рубить дерево, как видит — мимо идет Голубь, и голова у него уже на месте.

— Ага! Голубь снова с головой, — сказал себе Шакал. — Уж теперь-то я убью его.