Год в Касабланке

Когда молитва подошла к концу, все поспешили по домам, где стояли бараны в ожидании ножа. Но кровь не пролилась до тех пор, пока сам король не совершил жертвоприношение. После чего началась оргия смерти. В каждом доме по всей стране, кроме нашего, перерезали баранам глотки. Звуки, издаваемые умирающими животными, были слышны отовсюду. Ариана гуляла в саду, когда началась бойня. Она спросила меня, почему так громко и грустно кричат животные. Я не позволил дочке выйти за ворота Дар Калифа. Все улицы вокруг нашего дома были красными от крови, поскольку каждый глава семьи лично убил барана и освежевал его. Аромат жареной баранины шел от каждой лачуги. Он висел над трущобами маслянистым облаком. Пока матери готовили мясо, детишки жарили бараньи головы на самодельных жаровнях в переулках. Потом они раскалывали черепа, вычерпывали оттуда шипящие мозги и с удовольствием съедали их.

В ту ночь бидонвиль был залит огнями. Освещение шло от грубой системы уличных фонарей, созданной накануне: тысяча проводов отходили от одного главного кабеля. Лампы горели ярким светом. Получалось очень красиво. Мне было непонятно, каким образом организована подача электроэнергии, или, другими словами, кто за нее платил. Это стало ясно, когда спустя несколько дней нам пришел счет за электричество. Сумма оказалась в пятьдесят раз выше, чем обычно.

Через неделю после Ида я зашел в интернет-кафе проверить электронную почту. Это была комната площадью в четырнадцать квадратных метров, без окон, с протечкой на потолке. Большинство компьютеров было занято девушками и женщинами двадцати — тридцати лет. Они искали себе мужей в киберпространстве.

Когда я бываю в интернет-кафе, мои глаза всегда косят в сторону. Ведь чужие письма гораздо интересней, чем свои. Я пытался сконцентрироваться, но у меня ничего не получалось.

Как и обычно, мой взгляд убежал в сторону и застыл на экране монитора соседнего компьютера. Какая-то женщина переписывалась по-английски с мужчиной из Канады. На моей соседке была желтая косынка, полностью скрывавшая ее лицо. Она изливала чувства своему интернетовскому поклоннику, говорила о том, как бы хотела почувствовать его объятия, поцелуи. Как она мечтает о свадьбе и белом платье невесты, как хотела бы жить в маленьком домике с палисадником. Наконец она вышла из Сети и встала, чтобы пойти заплатить. И тут я разглядел ее лицо. Это была Зохра.

Я подскочил на месте.

— Привет, — сказала она спокойно. — Я знала, что встречу вас.

— В самом деле?

— Да, Амина сказала мне, что вы придете.

Я напомнил ей о деньгах, которые она присвоила.

— Ты должна нам более четырех тысяч долларов. Мне хотелось бы, чтобы ты их вернула.

Зохра заправила выбившуюся прядь волос под косынку.

— Я ухожу, — сказала она. — И если вы пойдете за мной, то вляпаетесь в большие неприятности.

Я все-таки пошел за ней, желая выяснить, с какой стати она сообщила полиции, что я — террорист, и почему она сбежала с моими деньгами. Зохра не отвечала, а шла все быстрее и быстрее, а потом и вовсе побежала. Я погнался за ней по бульвару д'Анфа. Я уже почти поравнялся с ней, почти схватил ее. Но тут какая-то машина неожиданно громко загудела. Я резко обернулся направо, затем повернулся назад. Но Зохры уже не было.

В тот день я получил от почтальона розовый клочок бумаги — извещение о том, что на центральном почтамте находится посылка на мое имя. Я показал эту квитанцию Камалю. Он застонал.

— Вам предстоит настоящий кошмар!

Центральный почтамт Касабланки располагался в огромном белом здании, построенном французами в то время, когда такие внушительные строения были писком моды. В тот самый миг, когда мы вошли в него через главный ход, я понял, что имел в виду Камаль. Внутри толпилось человек четыреста, и в руке у каждого был уже знакомый мне розовый клочок бумаги. Все были необычайно возбуждены; похоже, зрел бунт. Одна группа энергично размахивала бумажками и кулаками одновременно. Другая окружила стол дежурного и требовала, чтобы их немедленно обслужили.

Камаль сказал, чтобы я не слишком пугался.

— Почему никто в Марокко не встает в очередь, как положено? — проворчал я.

— Поскольку здесь так не принято.

Мы тоже залезли в толпу. Камаль показал мне, как пробираться вперед, совершая обходные маневры, сильно ударяя по голеням. Через несколько минут мы стояли перед дежурным. Я протянул ему свою розовую бумажку. Он сердито посмотрел на меня и сказал:

— Заполните этот бланк.

Когда я сделал это, он протянул мне еще три бланка.

— Теперь эти.

Через сорок минут узкий коричневый цилиндр наконец принесли из хранилища. Он был помят и помечен с одной стороны рядом красных крестов.

— Красные кресты, — сказал Камаль. — Это означает, что цензорам не понравилось то, что они увидели.

Я узнал этот картонный цилиндр. В нем было несколько настенных плакатов, заказанных мной для детской спальни. На одном был Кот в сапогах, на втором — иллюстрированный алфавит, а на третьем — карта мира.

— Я не думаю, что Кот в сапогах смог вызвать негодование цензуры.

— Здесь можно ожидать любого сюрприза.