Год в «Звездолёте»

Окулист встретил меня весьма любезно. Прежде чем доверить ему свои глаза, я решил подготовить его к моей близорукости и задал несколько наводящих вопросов. Из ответов мне стало ясно, что положение мое не так уж страшно. Но ведь он еще не видел моих глаз. И вот мы в полной темноте: он закрыл штору, пригласил меня к столику, где я положил подбородок на специальную опору. Потом он включил яркий свет, а я должен был долго сидеть и «засвечивать» глаза для того, чтобы через некоторое время в темном круглом поле прибора различать геометрические фигуры: треугольник, квадрат, крест, круг и т. д. Процедура была долгой и довольно утомительной. Потом окулист вновь изучал мои глаза и вновь направлял в них яркий свет.

Внезапно что-то ослепительно сверкнуло, и я чуть не спрыгнул с кресла. Это было ярче, чем вспышка магния перед носом. Ощущение при этом было сильнее, чем «искры из глаз».

— Ничего, — успокаивал меня окулист. — Мы сделали снимок глазного дна.

Я ничего не видел. Пока мои глаза привыкали, он рассказал мне, для чего нужен снимок. От него я узнал много интересного.

— Для каждого человека, — сказал он, — рисунок сосудов глазного дна строго индивидуален, как отпечатки пальцев, а по пигментации глаз можно без особого труда отличить потомственного горожанина от горца. Но мы делаем снимок не для этого, а чтобы видеть последующие изменения глазного дна.

Когда я вышел из кабинета, вокруг все еще долго казалось неестественно серо-черным…

Энцефалографические исследования — запись биотоков головного мозга — не доставили особых неприятностей, хотя были довольно длительны и однообразны.

Специальная звукоизолированная камера и мягкое уютное кресло с подушкой располагали к отдыху. Я сидел в этом кресле, и меня клонило ко сну, несмотря на то, что голову сжимала резиновая каска, под которой располагалась дюжина электродов. Мне казалось, что мои волосы были слегка влажными от специальной пасты. Когда ассистентка закрыла дверь камеры и я оказался в абсолютной темноте, мне захотелось подложить подушку удобнее под голову и подремать. И вдруг слышу голос: «Не спать!» Тут-то пришлось подивиться, как врачи узнали, что я засыпаю, так как иллюминаторов в камере не было.

В следующие полтора-два часа я отчаянно боролся со сном, выполняя команды: «Открыть глаза!», «Закрыть глаза!», «Не дышать!», «Дышать глубже!», «Еще глубже!» Команды перемежались с приказом: «Не спать!»

От излишне глубокого дыхания стало не по себе: перед закрытыми глазами поплыли белые волны, разболелась голова. Но, когда с головы сняли электроды, я был удивлен тем, что чувствовал себя отдохнувшим. Видимо, все-таки удалось вздремнуть…

На гастрографии, при записи активности желудка после завтрака, я лежал на раскладушке с электродом на животе и мог бы заснуть, но, как нарочно, спать не хотелось. Когда два часа спустя мне все-таки удалось задремать, меня тут же разбудили…

Во время исследований нас не оставляли в покое даже по ночам. Как-то меня пригласили в камеру, предназначенную для изучения сна, опутали проводами с электродами, и уложили в мягкую постель. Теперь можно спать, а лучше сказать — нужно. Обычно я засыпаю быстро в любой обстановке. Но в эту ночь заснуть удалось не сразу, да и потом просыпался несколько раз, видимо, потому, что провода, опоясывавшие меня, постоянно напоминали о себе…

Одно исследование сменялось другим. Визит к отоларингологу кончился для меня плачевно: мне было рекомендовано удалить миндалины. Визит к зубному также не доставил радости.

Наконец почти все кабинеты позади. Однако оказалось, что это еще не все. Остались такие «мелочи», как иммунология, микробиология, ряд психологических тестов, нервно-мышечная деятельность и еще с десяток исследований. Казалось, им не будет конца…

Первые психологические барьеры

«Обменные дни» доставили всем обследуемым массу хлопот. Необходимо было в течение нескольких суток записывать количество выпитой воды и учитывать мочевыделение, да еще дважды — в начале этих дней и по их окончании — принимать с пищей специальный краситель-кармин для того, чтобы специалисты могли проанализировать твердые отходы жизнедеятельности «от метки до метки». В эти дни рацион был особый, и поэтому нельзя было ничего съесть сверх положенного. Завершались они венопункцией — взятием крови из вены, как мы называли, «большой кровью», в отличие от «малой», из пальца.