Год вольфрама

То же самое, собственно, происходит и в романе Рауля Герры Гарридо, более того: война как таковая не описывается в романе никак, если не считать скупых воспоминаний главного героя, который отправился «защищать Бога и Испанию», но, попав в плен к республиканцам, влился в их ряды. Интересно, что сам этот факт — совсем не определяющий в судьбе героя: то есть в событийном плане именно участие в гражданской войне на стороне республиканцев привело его в концентрационный лагерь, но логический ряд, который обычно сопровождает такого рода биографические детали и непременно присутствует в других испанских романах о войне, в этом романе пе выстроен. В других романах есть четкое осознание того, что в «роковые» эпохи личность слита с историей, с ее трагическим, необратимым ходом. Мысли, слова, поступки героя, действующего в романе о войне, привычном читателю, обусловлены сознательным выбором позиции по ту или иную сторону баррикад, или же, если выбор был сделан под влиянием сиюминутного импульса, осознание верности его или ошибочности приходит позднее, занимая в романе значительное место.

У Герры Гарридо этого нет: для героя принадлежность к той пли другой воюющей стороне определяется «не идеалами, а географией»: если бы отряд новобранцев, к которому он принадлежал, отправили не в Астурию, а в Бургос, его судьба сложилась бы иначе. Вся война для пережившего ее героя — «самая дурацкая на свете». Случай решает, кому выжить, кому умереть (какой бессмысленной выглядит гибель Лусиано, лучшего друга героя). Случай решает, быть ли человеку на гребне жизни, в центре событий, или за колючей проволокой лагеря.

Однако в послевоенной действительности, которая в романе обрисована более детально, Герра Гарридо видит возможность выбора — осознанного ли, инстинктивного, — выбора перед лицом захлестнувшего страну насилия: остаться Человеком или обратиться в Зверя. Сент-Экзюпери, посетившего Испанию во время военных действий, более всего поразила нелепица и дикость происходящего, то, что «сама сущность человека как неповторимой личности предана забвению». В послевоенной Испании эту «неповторимую личность» продолжали всячески унижать и растаптывать. В романе Герры Гарридо немало сцен насилия, бессмысленной жестокости, поругания не только человеческого достоинства, но и (что особенно страшно для католической страны) церковных святынь. Причем насилие в романе не стихийно, не хаотично: олицетворением его выступает сам Порядок, установленный победившим франкизмом, четко отлаженная и безупречная в действии машина для подавления и угнетения.

С первых страниц романа кажется, что такая машина необходима: жандармы защищают крестьян от банды «беглых», предводительствуемой неким Хснадио Кастиньейрой, уроженцем здешних мест, прозванным «Чарлот» за сходство с Чарли Чаплином. Но как это делается?

У грозного бандита есть совершенно безобидный, беззащитный брат Мануэль, Лоло; время от времени его вызывают в жандармерию и пытаются «склонить к сотрудничеству», при этом не стесняясь в средствах. В стычке, которой начинается книга, жандармы захватывают одного из бандитов — бывшего пономаря Эваристо. Другой служитель Бога, всеми уважаемый дон Ресесвинто, дает против Эваристо ложные показания, их подписывают четверо понятых, крестьяне близлежащего селения.

Как не похоже все это на сцену из «Реквиема по испанскому крестьянину» писателя-эмигранта Рамона Сондера, где приходский священник пытается остановить расстрел, словом Христа примирить враждующих, отказом от насилия покончить с насилием. По колориту, по общему образному настрою сцены, происходящие с участием жандармов, больше напоминают еще довоенное стихотворение Федерико Гарсиа Лорки «Романс об испанской жандармерии»:

Их кони черным-черны,
и черен их шаг печатный.
На крыльях плащей чернильных
блестят восковые пятна…

(Перевод А. Гелескула)

Недаром самый жестокий персонаж романа, прозванный Живодером, — жандарм в чернильном плаще.

Да, и стражи порядка, и церковь, охраняющая устои «возрожденного национального государства», далеки от евангельских заповедей. А поэтому — «поднявший меч от меча и погибнет». Дои Ресесвинто убит во время мессы. Звучат выстрелы — и кровь Христова смешивается с кровью его слуги, для которого Бог — обряд и слово, но не деяние. Надают, изрешеченные пулями, и четверо крестьян, осудивших бандита. В меру своих сил и личного мужества мстит за себя поруганный, искалеченный Лоло.