Год вольфрама

— Вышла замуж и уехала за океан.

Камино была третьей, она появилась на свет между Хело и Лусианом.

— Ее муж Флореитино, очень приятный парень, — специалист по виноделию, здесь он слыл республиканцем и вынужден был эмигрировать в Мексику, потом она поехала к нему, живут они, слава богу, хорошо, каждый месяц получаем от нее письма.

— Интересно было бы повидать ее.

Я разговаривал с набитым ртом, верх невоспитанности, но ничего не мог с собой поделать, впервые за долгое время я имел возможность утолить голод, сдерживать себя было выше моих сил, на фронте и потом в лагере я никогда не мечтал о фазанах, омарах, семге и других деликатесах, как я мог мечтать о них, если никогда в глаза не видел, но жареная картошка и чорисо, залитые яйцами, все, что сейчас стояло на столе, нет, это было выше моих сил, я яростно набросился на еду, макал хлеб, дочиста вылизывал тарелку, как будто бы мстил за все неизвестно кому.

— Поцелуй его, ведь вы почти двоюродные брат и сестра.

Дон Анхель обратился к третьей из присутствующих женщин, она суетилась меньше других, я видел ее впервые, совсем еще девочка, лет шестнадцать — семнадцать, не больше, милая у нас привычка — целоваться по каждому поводу со всей родней, близкой и далекой, девушка была очаровательной, никогда не видел такой красивой девушки, она приходилась родней не по линии дона Анхеля, а по линии его жены, дочка Доситеи Валькарсе Вега, двоюродной сестры покойной доньи Ангустиас, объяснил он, я лишь кивал в ответ, как немой, говорить с полным ртом я не мог, она жила с матерью в Вильяфранке в доме разорившихся родственников, неких Вега, тоже приходившихся двоюродными донье Ангустиас, что называется, на птичьих правах.

— Отец, родом из знатного андалусского семейства, бросил их, я запретил даже произносить имя этого подонка у себя в доме.

— Дядя…

— Прости меня, Ольвидо, я прекрасно знаю, что об отце плохо не говорят, но всякий раз, вспоминая этого негодяя, я становлюсь сам не свой.

Мы поцеловали друг друга в щечку и покраснели.

— Меня зовут Ольвидо.

— А меня Хосе, хотя все называют Аусенсио.

Ее кожа, вот что решило мою судьбу, я прикоснулся к ее коже и вдруг ощутил, что на карту поставлена моя жизнь, свобода, я о многом мечтал, но пока еще ничего не достиг, ради нее я добьюсь всего, трудно поверить, но я влюбился с первого взгляда, все равно что идешь по улице и на голову сваливается кирпич или попадаешь под машину, и сразу все меняется: минуту назад ты был здоров, и вдруг стал инвалидом, внезапно, в один миг; не то чтобы я увидел первую красивую девушку, о которой мечтал тысячу и одну ночь моего вынужденного одиночества, это было бы естественно, хотя и легкомысленно, нет, это было нечто более серьезное, внезапно возникшее в глубине души подсознательное чувство, безошибочная интуиция, минуту тому назад я еще не был влюблен, а сейчас был готов умереть за нее, я так любил ее, что способен был покончить с собой, если бы знал, что не смогу прожить с ней остаток моей пока еще не определенной жизни, я закрыл глаза, боялся, что кто-нибудь поймет, что со мной происходит. Потом я все время следил за ней, но мы ни разу не встретились взглядом, она старалась но смотреть на меня, я был настолько самоуверен, что счел это хорошим предзнаменованием. Ее глаза, фигура, запах волос не сыграли ровно никакой роли, только кожа, прикосновение ее кожи приглушило все остальные ощущения, и это так сильно подействовало на меня, что я впервые в жизни написал стихи, поступок совершенно не в моем духе, весьма заумные стихи, тщательно скрываемые от чужих глаз, в которых я попытался найти объяснение странной жажде, иссушившей мои губы.

— Как тебе вино?

Хелон, старший сын дона Анхеля, своим вопросом поторопился покончить с волшебством.

— Хорошее, раньше такого не делали, терпкое, молодое, в самый раз.

— Пей, пока есть, это наш последний урожай, больше не будет.

— Почему?

Ему не терпелось вернуть меня к этой мерзкой жизни, к грубой действительности, радость ближнего — яд для Хелона. Дон Анхель внес полную ясность:

— Срок залога истекает, платить нечем, земли больше не осталось, в этот раз они отберут виноградники, в следующий могут отобрать дом, остается надеяться на бога и на аптеку.