Год ворона. Книга 1 (СИ)

И ведь Жужик уже отправил на тот свет бедолагу Сербина, но придурковатым дитем быть не перестал ни на мизинец. В общем-то это хорошо, меньше проблем с допросом, который все больше походит на застолье с винным зелием. И все равно — диковато как-то.

— Тебя предали, Алан Беркович! — кричу я почти в голос, но все-таки осторожно, памятуя о соседях. — Предали! И тот, кто это сделал, гораздо выше твоего шефа-резидента и даже самого директора!

— Оу, билять… — проявляя знание тонкостей русского языка, с нечеловеческой тоской воет Беркович, обхватывает ладонями голову и начинает опасно раскачиваться на табуретке. Впрочем, мойка в этой квартире без выступающих углов, поэтому башку вряд ли проломит, даже если звезданется.

— У тебя есть два варианта, Алан! Или сбежать в Сибирь и до конца жизни обитать в тайге, — при слове «Сибирь» моего собеседника передергивает, надо было еще GULAG помянуть… — Или же помочь мне и моей организации принять меры, чтобы остановить твоих бывших коллег!

Услышав про «организацию», удивленная Мила пытается что-то вякнуть, но, напоровшись на мой взгляд, поспешно затыкается. И слава богу, нехай лучше думает, что в Русе я старательно внедрялся, а не стремительно спивался…

— Смотри, Алан, — продолжаю я. — Ты же, можно сказать, второй раз родился. А что это значит?

Беркович смотрит с таким видом, будто ожидает ответа на вопрос о смысле жизни.

— А это значит, что тебе дали второй шанс! Считай, что вся жизнь до этого была лишь черновиком, а сегодня у тебя появляется шанс переписать ее начисто, недотепа!

Алан пораженно пялится, застыв с вилкой в руке. Осторожно отбираю вилку, кладу на стол.

— Виктор, а твоя организация может обеспечить мою безопасность? — задает Жужик неожиданный вопрос.

— Враги везде, Беркович, — внушительно отвечаю. — В такой обстановке верить нельзя никому, даже себе. Мне можно.

В цитату Жужик не врубается, но кивает.

— Да, я отлично понимаю, что никаких гарантий в столь сложной обстановке давать не следует! — он трясет указательным пальцем и с неожиданно пафосным видом заканчивает, — вот если бы ты пообещал мне все и сразу, я бы тебе не поверил! — и пьяно хихикает.

Я молчу.

Текила «Текила» закончилась. Стою перед трудным выбором. Или ложиться спать, или отправлять несовершеннолетнего гонца женского полу в ближайший ларек за новым пузырем. Долго колеблюсь, но выбираю первый вариант. К явному облегчению Милы, которое она и не пытается скрыть.

Заканчиваем посиделки крепким чаем. Налив напоследок еще по кружке, перебираемся под телевизор.

Главная тема новостей — по-прежнему Руса. К концу дня появились версии о поджоге подрядчиками для сокрытия недостачи и о разборках преступных группировок. Командирским произволом, сразу же перед блоком спортивных новостей, приказываю вырубать ящик и готовиться ко сну.

Преодолев соблазн остаться в одной комнате с Милой, разрабатываю новую диспозицию. Вернее, закрепляю сложившуюся еще с утра. Пигалица в зале, Беркович на кровати, в комнате. Себя же, проклиная ту дурацкую шабашку на кладбище, которая довела до жизни такой, размещаю на раскладном кресле-кровати, перегородив выход из комнаты Жужика. Американец, несмотря на явное согласие на сотрудничество, пока что имел статус военнопленного, а стало быть, вполне мог среди ночи что-нибудь нафантазировать и учудить. Вскоре в квартире наступает тишина, которую изредка прерывает тревожное бормотание — бесстрашный агент ЦРУ зовет во сне маму.

Убедившись что команда «отбой!» в расположении выполнена всем личным составом, выбираюсь на кухню покурить. Возвращаясь назад, заглядываю в туалет и, выходя оттуда, нос к носу сталкиваюсь с Милой.

Оказывается, позавчера при покупке шмоток девчонка не ограничилась одним неформальским нарядом. Сейчас на ней узкая серебристая шелковая, едва прикрывающая бедра ночнушка, под которой топорщатся вполне ощутимые грудки. Под ночнушкой нет ничего — если бы плоский животик и начинающуюся под ним ложбинку обтягивало даже самое тонкое белье, не заметить его никак не вышло бы. Я, стесняясь своих семейных трусов, вжимаюсь спиной в дверь, девчонка, тоже застигнутая врасплох, застывает на месте.

Первой приходит в себя гребаная (уж не знаю, в прямом или переносном смысле) нимфетка. Скользнув по мне теплым атласом и обдав горячим запахом чистого девичьего тела, скрывается за дверью гостиной, бросив на меня какой-то странный — то ли испуганный, то ли обиженный взгляд.

— Спокойной ночи!

— Спокойной… — машинально отвечаю, возвращаясь на кухню для внепланового перекура…

Здесь, наверное, самое время было бы задаться сакраментальным и уже вполне традиционным вопросом — так было между нами что-то или не было? Но я слишком устал, так что курю просто и без единой сторонней мысли. Хотя нет, одна мысль все-таки имеет место быть — вот она, жизнь. Потерянная бомба, инфантильный ЦРУшник, полная путаница и бардак со всех сторон. И нам надо как-то извернуться, но выжить. И по ходу пиесы получается, что на балансе и содержании уже не две персоны, а три…

* * *