Год Ворона (СИ)

Желтая половинка луны, зацепившись за верхушку разлапистой ели, фонарем светит в окно. Палата на втором этаже, за стеклом густой ельник, который тянется на добрую сотню метров до самого забора. Лунный свет, повторяя очертания оконного проема, падает на пол и там, ответом на мои подспудные желания, в самом центре бледного прямоугольника, в своем анимешном прикиде, с торчащими в стороны косичками стоит Мила. Я протягиваю руку, но она мотает головой, мол, нет, нельзя и молча делает шаг назад. Я настолько извелся, что уже не хочу от нее ничего. Нет, хочу конечно, и всего, но только не сейчас. Неправда, хочу, очень хочу, прямо здесь и сейчас, но понимаю, что это теперь невозможно...

Передо мной не смертельно обиженная молодая женщина, с которой я расстался в доме Короленко, а девчонка, которая для меня навсегда осталась в Русе. То есть в другом мире и в другой жизни, куда я никогда уже не вернусь.

Но дело не в моих желаниях, перепутавшихся стропами хреново уложенного парашюта. Мне, чтобы хоть как-то строить свою дальнейшую жизнь до боли, до кома в горле, нужно узнать, что же произошло (или не произошло) с нами в тот нелепый вечер. И до тех пор, пока между мной и Милой стоит тень нелепо-геройски погибшего Жужика-Берковича, которому я, как ни крути, обязан жизнью, а девчонка, не исключено, своим превращением в женщину - остается разве что выть на проклятую луну...

Картинка неуловимо, как в крутом заграничном клипе, меняется. Луна вспыхивает нестерпимым белым сиянием обратившись в жаркое летнее солнце.

Мила, в почти незаметном - две веревочки, три клочка алой ткани - купальнике, стоит на берегу какого-то очень южного, очень синего и, судя по ухоженной чистоте песчаного пляжа, явно не нашего моря. Повернувшись ко мне спиной, она смотрит в бинокль на приближающуюся яхту с ослепительно белыми парусами.

Пока я рассматриваю стройную фигурку, паруса у яхты багровеют и принимают цвет купальника. Не удивлюсь, если на борту суденышка обнаружится надпись "Ассоль" ...

Девчонка опускает бинокль, словно узнав кого-то, машет яхте рукой. Хищное узконосое судно бросается ей навстречу, на глазах серея, потом чернея. Нос яхты изгибается, паруса разлетаются по бортам, опадают к воде. Над водой, тяжело ворочая крыльями, несется огромный ворон.

Пляжница швыряет на песок свой бинокль и во весь дух несется к зеленеющей невдалеке пальмовой рощице. Рот ее раскрыт, в глазах плещется ужас. Она кричит в непритворном испуге. Ворон догоняет Милу в пару взмахов крыла и, схватив, словно мышь, резко взмывает вверх ...

* * *

Через несколько дней страны СНГ, то есть бывшего СССР, открыли ежегодный алкогольно-праздничный марафон: католическое Рождество, Новый год, православное Рождество, Старый Новый год и, наконец, Крещение. Завершение праздников ознаменовалось для меня изменением меры пресечения. Главврач созвал солидный консилиум, по результатам которого признал я был переведен из "больных" в "выздоравливающие". Меня отключили от ненавистного агрегата и перевели из застенков интенсивной терапии в зону общего режима содержания. Профессор лично вручил пластиковую карточку, открывающую доступ в мой "сектор".

Как выяснилось, главное здание комплекса представляло собой огромный квадрат, каждая сторона которого была разделена на две части, образуя восемь автономных секторов. В каждый сектор можно попасть только из внушительного внутреннего двора, укрытого целиком под стеклянный купол и превращенного в зимний сад. Двор, в свою очередь, соединяла с внешней охраняемой территорией сквозная арка, оборудованная, точь-в-точь как въезд в "исправительно-трудовое учреждение", шлюзом из двух глухих массивных ворот, которые не посрамили бы, наверное, и знаменитый Форт-Нокс. Часть персонала жила тут же, на территории в многоквартирных жилых коттеджах, часть прибывала каждое утро на машинах или в автобусе с тонированными стеклами, который возил их на электричку.

На первом этаже сектора располагались диагностические лечебные кабинеты, а также полный общегражданский номенклатурный набор - тренажерный зал, спортивный бассейн и сауна, на втором находились жилые боксы-палаты (единственным обитателем которых был я) и процедурные, а на третьем, последнем, располагались врачи и администрация.

Выдали мне и нормальную человеческую одежду. Здешняя больничная пижама представляла собой камуфляжный комбинезон без знаков различия, тельник, две пары носков - тонкие, на кулмаксе для помещений, толстые, на прималофте для прогулок по территории, и берцы из отлично выделанной, толстой и мягкой воловьей кожи. Головной убор - деталь обмундирования, которая больше всего говорит о статусе и роде занятий хозяина, выдан не был.

Заглянув в ванную, где было большое ростовое зеркало, я остался вполне доволен. Все вещи, вплоть до обуви, оказались точно по мерке.