Читаем Год жизни полностью

Норкин явился через пять минут. Игнат Петрович даже усмехнулся внутренне: «Запыхался, бедолага. Бежал, наверное». На лице Норкина так и написано было любопытство, смешанное с тревогой. Зачем это он понадобился так поздно начальнику прииска?

— Садись, гостем будешь,— кивнул Крутов на стул.— Наливай себе чаю. Вон сахар, печенье. Пепел-то с пиджака сбрось.

Норкин конфузливо отряхнулся, налил чаю, забыв положить сахару, начал пить, обжигаясь.

Леонид Фомич выпил уже три чашки, а Игнат Петрович все говорил о разном: как отстал в прошлом году от поезда и догонял его самолетом, как вывихнул ногу на охоте за гусями, какой альбом ему прислали из Ата-рена.

— Да, чуть не забыл,— небрежно уронил Крутов,— я Галгану дал команду, чтоб твоей Марфе Никаноровне отобрал двух поросят покрупнее. Завтра посылай за ними на подсобное хозяйство.

— Вот спасибо, Игнат Петрович,— вспыхнул от радости Норкин.— Это такое большое дело! К весне будем со свежим мясом.

— Опять нас с тобой Шатров покроет,— посмеиваясь, сказал Крутов,— ну да ладно, как-нибудь переживем. Ты вот что скажи: как тебе его выступление показалось?

— Вообще, конечно, кое-что дельное он сказал, а в целом...— замялся Норкин, пытаясь угадать мнение Крутова.— Вот насчет агитколлектива правильно. Да и соревнование у нас хромает.

— Ну, агитация, соревнование, всякие там стенгазеты, доски показателей — твое дело,— пренебрежительно сказал Крутов,— на то ты и парторг. А вот насчет моей политической линии?

— Да, уж это он действительно замахнулся. Такими словами не швыряются. Можно бы в другой форме...

— Какая тут, к черту, форма? Ведь ежели политическая линия неправильная, так надо меня с треском снимать! Тебя, как партийного руководителя, тоже —почему проморгал? Да что там — снимать! Тут уже органами пахнет, лагерем!

— А и верно! — помертвел Норкин.

— Вот. И где все это говорится? Не на закрытом партийном собрании, а на производственном совещании, перед всеми рабочими. Чувствуешь, куда Шатров гнет? На руководство рабочих натравливает, на партию, нездоровые, обывательские настроения раздувает. Вместо деталей к экскаваторам — вози колбасу. Вместо шахт — подавай энергию в бараки. Сидеть на планерках скучно, лучше романы читать.

— Молодой ои еще, глупый,— рискнул вставить Норкин,— многого недопонимает по линии производства.

— Что?

— Я говорю, недопонимает еще многого Шатров.

— Недопонимает! Так спроси, поучись у опытных людей, не выскакивай петрушкой на трибуну. Всех критикует, а у себя под носом не видит. План заваливает.

— Сейчас у Шатрова, кажется, неплохо с планом,— осторожно вставил Норкин.— С добычей золота, песков, вскрышей торфов он в этой декаде ничего идет, лучше Охапкина.

— Я говорю о подготовке полигонов к промывке,— разъяснил Крутов.— Ведь у него ни метра нет зачищенных полигонов, таких, чтоб торфяная рубашка была не толще тридцати — сорока сантиметров.

— А-а... Это меняет положение.

— Он хочет по весне зачистить все полигоны сразу бульдозерами. Ну так ведь это еще бабушка надвое сказала— как удастся. Надо бы ему, по-настоящему, строгача влепить, но сейчас нескладно получится. Не ко времени. Он, брат, хитро выступил. Вроде застраховался. Тронь его сейчас—каждый скажет: «Крутов за критику отыгрался». Он меня и так зажимщиком ославил.

Норкин отвел глаза в сторону и кашлянул. Потом снял очки, протер их зачем-то носовым платком.

— А если его в газете разделать? Печать, Игнат Петрович, самое сильное оружие...

— В газете? А что, это идея! — оживился Крутов.— Это ты здорово придумал. Ты парторг, не имеешь права пройти мимо нездоровых высказываний коммуниста.

— Вот только почта от нас редко ходит, пролежит статья...

— А я завтра Галгана в Атарен отправлю. Накажу, чтоб прямо в редакцию письмо сдал.

— Тогда все в порядке, Игнат Петрович. Сейчас же засяду писать.

— Не торопись только,— предостерег Игнат Петрович.— Обмозгуй хорошенько, приведи побольше фактов. Политическую окраску подпусти. Можешь потом мне показать. Я еще статейку подкорректирую. Машину задержу, без письма не уйдет. Ого! — взглянул на часы Игнат Петрович.— Времени-то сколько. Заболтался я с тобой. Пора и на боковую. Я тебя до крыльца провожу, а то в сенцах света нет.

Крутов постоял на крыльце, несмотря на мороз, пока шаги Норкина не стихли в отдалении. Потом, отвечая своим мыслям, сказал, будто поставил точку:

— Вот так-то!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СИЛА КОЛЛЕКТИВА

1

Телефон зазвонил тревожно и длинно. Шатров мучительно сморщился, потянул подушку на голову, но сейчас же очнулся и сел на кровати. Потряс головой, на ощупь, не разлепляя глаз, нашел трубку.

Далекий, захлебывающийся голос сыпал скороговоркой, словно боясь, что связь оборвется. Алексей слушал внимательно, не перебивая. Наконец голос выжидательно замолк.

—- Всё? — спросил Алексей и дунул в трубку.— Что вас учили делать в таких случаях в техникуме? Правильно. Так вы и поступайте. Ну какая ж вам еще санкция нужна! Без меня, ночью, вы, как начальник смены, полный хозяин на участке. Разве я не говорю вам это каждый раз? Смелее, больше веры в свои силы, больше самостоятельности!

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Тихий Дон
Тихий Дон

Роман-эпопея Михаила Шолохова «Тихий Дон» — одно из наиболее значительных, масштабных и талантливых произведений русскоязычной литературы, принесших автору Нобелевскую премию. Действие романа происходит на фоне важнейших событий в истории России первой половины XX века — революции и Гражданской войны, поменявших не только древний уклад донского казачества, к которому принадлежит главный герой Григорий Мелехов, но и судьбу, и облик всей страны. В этом грандиозном произведении нашлось место чуть ли не для всего самого увлекательного, что может предложить читателю художественная литература: здесь и великие исторические реалии, и любовные интриги, и описания давно исчезнувших укладов жизни, многочисленные героические и трагические события, созданные с большой художественной силой и мастерством, тем более поразительными, что Михаилу Шолохову на момент создания первой части романа исполнилось чуть больше двадцати лет.

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза