Год жизни в Петербурге или Невыгоды третьего посещения

— Приходили покупать ваши книги!

— А! Видно, и тебе наскучила эта розовая скала! Кто ж приходил?

— Не знаю.

— Почему ж ты думаешь, что это для покупки книг?

— Так сказал тот, кто был.

— Для чего ж ты не спросил, кто он таков?

— Так, что-то не пришло в голову.

— Умно!

Я стала читать записку и с первых слов увидела, что это не о книгах:

— Ты вздор говоришь, Тихон; тут совсем не о книгах пишут.

— Эту записку привезли две дамы в карете четверней. Они велели вам приехать к ним завтра, потому что они больны и никуда не выезжают…

Я услышала хохот у дверей — это была одна из моих родственниц:

— Как вижу, mon fre′re,[18] красноречие Цицерона ничто против витиеватого слога вашего Тишки! Я пришла звать вас гулять в Таврический сад, пойдемте, пожалуйста, нас большая компания, и все горят нетерпением вас видеть!

— И мне должно выступить напоказ!.. Увольте, ma soeur…[19] К тому же я не люблю гулять в Таврическом саду.

— Ах, что вы говорите! Это такая прелесть!

— Более чем прелесть: это рай, но я не люблю гулять в нем.

— У вас странный вкус!

— Может быть, но ведь вы знаете пословицу, что о вкусах спорить нельзя. Впрочем, я принимаю смелость думать, что мой вкус хорош: я люблю гулять там, где ни взору, ни воле моей нет преграды.

— Вы хотите невозможного: сады не бывают открытым местом. Их всегда огораживают!

— Ну, да на этот раз дело в том, что я не пойду с вами гулять! Прощайте, ma soeur, не удерживаю вас.

Кузина ушла, а я осталась разбирать записку, привезенную в карете четверней. Белые чернилы, дурное перо, которые не знаю где выискивали и подали приезжавшей даме, были причиной, что я не могла ничего понять из написанного; итак, оставя бесплодный труд разбирать неведомые письмена, предоставила завтрашнему дню решить эту задачу.

На другой день я оставалась дома часов до четырех, но никто не появлялся. Я взглянула печально на неколебимую громаду моих розовых книг и на последний золотой, который у меня оставался, и пошла на Васильевский остров, там было у меня старинное знакомство: вдова с двумя дочерьми и двумя же сыновьями. Первый раз еще пришло мне на мысль зайти к ним — и вот я отправилась.

Переходя Исакиевский мост, я увидела множество экипажей на площади против Академии художеств. На вопрос мой «для чего этот съезд?» — отвечали, что сегодня можно смотреть картины. Я вспомнила, что еще не видала славной картины Брюллова «Последний день Помпеи», и пошла за толпой.

Не моему перу описывать красоты этой картины. Как язык мой не имел выражения для чувств, так и перо не может передать их на бумаге. Я смотрела, дивилась, восхищалась и — молчала! Что можно сказать там, где все, что б ни сказала, будет мало?

От картины Брюллова нельзя идти в гости. Нельзя идти никуда! Лучше всего переехать Неву обратно и уйти в Летний сад.

Исполненная удивления к великому таланту славного художника, шла я задумчиво в свой обратный путь по широкой аллее Летнего сада. Визгливое восклицание: «Bon jour, mon ami», раздавшееся вплоть подле моего уха, заставило меня вздрогнуть и остановиться: это была госпожа С…ва с своим Володею. «Куда вы идете? Пойдемте с нами в Академию художеств, мы идем туда смотреть картины». «Я сейчас оттуда». «Нужды нет! Воротитесь с нами. Пожалуйста, mon ami! Soyez si bon,[20] сделайте это для меня, для вашей С…вой!»

Нечего делать! Я уступила, и на этот раз почти охотно: мне любопытно было слышать, какими именно выражениями будет она описывать несравненную картину Брюллова, итак, я воротилась и пошла вместе с ними, ожидая каждую минуту, что она воскликнет: «Чудная картина! Видели вы ее?» Но я напрасно ожидала этого; С…ва говорила во всю дорогу о параде и спрашивала меня, видела ль я его. «Не правда ли, как похож государь, наследник, все генералы, даже солдаты. Даже некоторые из зрителей чрезвычайно сходны!» Я смотрела на нее с удивлением: «Да с кем же все они сходны? Что вы такое говорите, чего я не могу понять?» «С кем? Странный вопрос! Разумеется, всякий сам с собою!» Я замолчала.

Наконец мы пришли в Академию. Тут загадка объяснилась, и я увидела, что мы с госпожою С…вою не понимали друг друга: она говорила о параде-картине,[21] а я разумела парад настоящий. Прежде всего она потащила меня к своему кумиру — к этому параду и с восторгом рассказывала мне, кто именно изображен: «Вот государь! Боже мой, как живой! Вот наследник… что за ангел!..» Надобно отдать справедливость искусству художника: величавый вид государя и прекрасная фигура наследника переданы на картине с величайшею точностию; о сходстве прочих лиц я не могла судить, потому что никогда не видала их.

«Теперь пойдемте к чуду нашего века, к картине Брюллова „Последний день Помпеи“, — сказала я моей приятельнице, заметя, что восторг ее перед парадом начал утихать. — Пойдемте». Вот мы перед картиною. Я опять молчу, но С…ва!.. Лучше было бы и ей тоже молчать. Молчание можно перетолковать иногда очень выгодно для безмолвствующего.

Сегодня мне вовсе нечем заняться. Дня четыре уже прошло, как я была на вечере у госпожи Р… С… Поеду к ней, а то она опять скажет, что я забыла ее.