Год змея

По лагерю тянулись десятки тяжелых запахов. Чад зажженных костров и древесные смолы, жареное мясо. Приречные цветы, конский пот, разбавленная брага и сырая земля. Запахи клубились вокруг Рацлавы, лезли в рот и нос — жевательный табак, масло, душица. Как бочку с водой, уши драконьей невесты заливали звуки: треск поленьев, разговоры, стук ножа по ветке. Стрекот сверчков, кваканье лягушек и даже шелест камышей. «Мы еще в княжестве, — поняла Рацлава. — Поэтому все так спокойно».

Разложенный за ней походный шатер, небольшой, но прочный, пах дорогой и пылью. Та Ёхо, сидевшая напротив, — корой и хлебом, Хавтора — чем-то кислым. От Совьон по-прежнему шел запах стали. И вязкого дыма с горькой полынью. Пугающий запах, тревожный. Воительница наконец-то шагнула вперед и, скрестив ноги, села к их костерку — Рацлава услышала, что сейчас на ее плече не было ворона.

— …Это правда, гачи сур, высокогорница, что в твоем племени есть оборотни?

— А правда, что вы привязывать детей к колесам кибиток? — ответила Та Ёхо, и Хавтора склонила голову вбок. — Я в это не верить. А верить ли ты в наших оборотней?

— Нет, — резко ответила рабыня. — Небо знает только одного человека, способного взять себе чужое тело.

— Ну, это как смотреть, — развеселилась Та Ёхо. — Может, одного. А может, и нет. Кто знать?

— Разве в Пустоши нет шаманов, которые примеряют на себя кожу животных? — ровным, ничего не выражающим голосом спросила Совьон, и Хавтора неопределенно тряхнула головой.

— Некоторые из моего народа пытались переселить свою душу, но у них ничего не вышло. Некоторые пытаются до сих пор. Один лишь Сарамат-змей…

Рацлава откашлялась и почти до груди натянула отрез плотной ткани, которым оборачивала ступни. Пламя костра, разожженного перед их шатром, приятно постреливало в воздухе. Она потянулась к нему и повернулась туда, где должна была сидеть Та Ёхо.

— Вы поклоняетесь Сармату?

— И да, и нет. — Высокогорница пожала плечами и пригубила напиток из рога, обвитого едва заметной трещинкой. — Среди наших богов есть Молунцзе, красный дракон. А есть Тхигме, белый. Молунцзе — огонь, зло и кровь, когда Тхигме — лед, мудрость и вечная зима, лежащая на вершинах Айхаютма. Многие старейшины считать, что оба дракона — ипостаси одного бога. Единого, как цикл жизни.

Та Ёхо поставила рог на поджатые ноги.

— Насмешник и хитрец Молунцзе строить козни человеческому роду и сам обращаться человеком на полную луну. Раз за разом Тхигме, который возвращаться в людское тело, когда хочет сам, мешать ему. Козни Молунцзе становиться все страшнее и губительнее, но Тхигме помогать нам. Он исправлять их последствия. Предугадывать их. Убивать Молунцзе каждое новолетье, но тот возвращаться снова.

— А что будет, если Тхигме не разгадает хитрость?

— Миру прийти конец, — улыбнулась Та Ёхо. — Это правильно, Раслейв. Однажды так и быть. Однажды, но не сейчас.

Совьон криво усмехнулась и посмотрела на синеющие в ночи горы, гнутые и острые, как зубцы короны.

— Подожди-ка, гачи сур, — возмутилась Хавтора, расправляя сухие и тонкие, словно у девушки, плечи. — Хочешь сказать, что этот ваш Тхагма — Кагардаш?

«Хьялма», — упрямо подумала Рацлава. Старший княжий сын, так почему ему дают настолько странные имена? Хьялма, резкое, хлесткое, будто удар кнута. Будто ожог, оставленный морозом.

— Богохульники! — взвизгнула Хавтора, а Та Ёхо широко заулыбалась и отпила из рога. — Кагардаш был слаб, и он умер человеком! А какие-то гачи сур посмели посчитать его ровней Сарамату! Да вы, бель гаер ади, юлду шат чира, неотесанные, самонадеянные, и эта ваша вера…

— Знай свое место, рабыня. — Совьон положила тяжелую ладонь на свое колено, оттопырив локоть. Грозно блеснули глаза. — Если ты еще раз оскорбишь чужих богов, клянусь, я вырежу тебе язык.

Она была красива и внушительна, воронья женщина. Тонкий прямой нос, широкие брови, одна из которых — рассеченная. Густые волосы, заплетенные в нетугую косу — голову окутывал иссиня-черный ореол. И если бы Совьон не была так сильна и мужеподобна, многие воины сошли бы по ней с ума.

Осаженная, Хавтора сгорбилась, хотя мгновенно ощерила зубы в лукавой улыбке.

— Так тому и быть. Но я думала, что ширь а Сарамат, драконьей невесте, мерзко слушать подобное.

Возможно, Сармат — человек, а возможно, вечно крылатый ящер. Но чем его считают слабее, тем Рацлаве легче.

— Ты ошиблась. — Девушка поправила длинный рукав платья, наполовину лежащий на подстилке. — Прости ее, Та Ёхо.

Высокогорница не думала обижаться. Она махнула рукой, свободной от рога, показывая, что тема исчерпана.

— Ссоры — не лучшая музыка для моих ушей, — заметила она. — Но если мы заговорить о музыке, Раслейв, я видеть свирель у тебя на груди. Ты не хотеть сыграть?

Рацлава готова была поклясться, что Совьон напряглась. Она даже задышала по-другому, одновременно глубоко и рвано. Мускулы под ее рубахой затвердели, шея застыла. Но лицо — и Рацлава не знала об этом — осталось совершенно невозмутимым.