Год змея

Тойву стоял огромный, как гора, перекошенный от гнева. Рыжие волосы, освещенные утренним солнцем, напоминали жидкий огонь, выплескивающийся из жерла вулкана. Скали скорчился у его сапог, будто хотел стать меньше и будто это могло его спасти. Где-то над чужой невестой кудахтала старуха-рабыня, где-то Скали задавали сотни вопросов, но он не разбирал ни слова. Только гнул шею, запускал в рыхлый снег пальцы с черными ногтями и плакал.

— Убивайте, — повторял он, и слезы катились по щекам. — Убивайте, мне уже все равно.

Тойву тоже оттянул его волосы и заставил взглянуть себе в глаза — но Скали и тогда не сказал ничего внятного, только кусал налипшую на губы темную корку.

— Похоже, Недремлющий перевал забрал его рассудок, — процедил Оркки Лис.

Прежде чем Тойву оттолкнул Скали — так, что мужчина завалился набок, — тот увидел Совьон за его плечом. «Забавно бы вышло, — думал он, когда снег набивался в рот. — Она так рьяно следила за чужой невестой. Так рьяно следила, но, когда она была с предводителем, я почти перерезал ее подопечной горло».

Тойву достал топор, и от лезвия отразился белый солнечный луч.

…Совьон долго стояла, не шевелясь. Только шумно вдыхала холодный воздух — трепетали ноздри.

— Подожди, — сказала она Тойву. Тот уже замахнулся, желая перерубить безумцу шею, но замер, и древко топора застыло в его ладонях. Совьон же шагнула к Рацлаве, плачущей, суетливо трогавшей место пореза, — и стиснула ее горло правой рукой.

Прежде чем женщину успели бы оттащить ошарашенные воины из каравана, она зашипела:

— Весь отряд положить вздумала, дрянь?

И разжала пальцы.

Рацлава упала в снег, словно подкошенная, и распахнула посиневшие от мороза губы — как выброшенная на берег рыба. К ней метнулась Хавтора, но Совьон, небрежно преградив рабыне путь, наклонилась и сорвала с шеи кожаный шнурок. Намотала на кулак, подняла к лицу: свирель царапнула запястье. Рацлава схватилась за горящую шею и закричала от отчаяния.

— Отдай!

— Ткать ты из своего жениха будешь, — проскрежетала Совьон, — не из нас.

— Отдай! — Она будто ослепла еще сильнее и пусто шарила по земле изуродованными руками. Слезы залили лицо. — Пожалуйста.

— Совьон, — рявкнул Тойву: он до сих пор не опускал топор. Его люди молчали — все, обветренные, насупленные, грозные. Даже Оркки Лис, даже Лутый, едва поднявшийся с колен и моргающий остекленевшим глазом. Оцепенели Та Ёхо, Безмолвный и Корноухий, прыгнувшие к Совьон, чтобы оттолкнуть ее от драконьей невесты. Подобрав шерстяные юбки, притихла Хавтора. Лишь Скали, похныкивая, возился под ногами, и причитала Рацлава, сорвавшаяся на визг. «Отдай, отдай, отдай».

— Убей его, если считаешь нужным. — Воительница отвернулась от Рацлавы и указала на Скали подбородком. — Но на его месте мог оказаться любой.

Ее взгляд пылал — впервые за все время, а голос дрожал от злобы и досады. Ворон, лохматый, встопорщенный, глухо каркал, кружа над повозками.

По задеревеневшему лицу Тойву было непонятно, чью шею он бы перерубил с большим удовольствием.

— О чем она говорит, Тойву? — Рот Оркки Лиса искривился, но предводитель не ответил. Он не собирался рассказывать всему каравану то, что Совьон узнала о драконьей невесте. — Что за «ткать»?

— Много вопросов. — Сплюнув под сапоги, Тойву убрал топор. Он понимал, что снесенная с плеч голова одного их соратника — худшее, что воины могли увидеть перед дорогой, даже если эта голова была безрассудная и больная. — Вымеска свяжите и положите на одного из коней, пусть проветрится. Если дернется, прирежьте. Если заговорит, дайте знать.

Скали подхватили под локти — он не сопротивлялся, только мычал и плакал, но уже от облегчения: понял, что его пощадили.

— Совьон, разломай к тварям небесным эту свирель. — Тойву сощурил глаза. А Рацлава завопила так, что ее голос стал тоньше птичьего крика. Едва поднявшись на ноги, она оступилась и снова упала, забившись, как безумная. — У Восточного креста купим ей другую, чтобы играла своему мужу.

Не замечая истошных рыданий, Тойву велел Та Ёхо и Лутому затолкать драконью невесту в повозку и гаркнул, что пора отправляться в путь.

…Тогда Рацлаве казалось, что просто не может быть дня страшнее.

КАМЕННАЯ ОРДА II

Постель еще хранила чужое тепло.

Малика Горбовна думала, что выдержит прикосновения Сармата и не выпустит ярость раньше срока. Но разгоралась ночь, а дыхание над ее ухом было таким жарким и рваным, клокочущим, будто смех. Движения в ней — торопливые, властные, и, нет, нет, это оказалось выше ее сил. Малика взбрыкнулась под телом мужчины, лязгнула зубами — в полумраке она не поняла, во что вцепилась, в подбородок ли, в плечо. Во рту стало липко и солоно. Она даже пыталась задушить Сармата — руками, подушкой, покрывалом, царапалась, выла, но, конечно, ничего у нее не вышло. А ему, утирающему кровь, было легко и смешно. И он хватал ее за волосы, как ловил бы за гриву норовистую кобылицу, и пальцы, оставляющие следы на шее, словно бы держали псицу за холку.