Год Змея

Она рухнула недалеко от одного из арочных углублений – прямо под ноги каменному воину. Потянула шнурок, на котором висела свирель: может, успеет удавиться перед тем, как окончательно сойдёт с ума? Кровь пошла носом – на граните каплями распустились цветы, до того яркие и алые, что их было бы не стыдно вплести в косы невестам. Звон в ушах стал невыносимым: Рацлава сдавила виски, утыкаясь головой в колени.

– Воздуха… Пожалуйста, пожалуйста…

Ах, какая глупая смерть.

Матерь-гора выжимала из Рацлавы последние вдохи – девушка металась по полу, сплёвывая багряную слюну. Её рассечённые руки с трудом касались шеи, оставляя на платье влажные подтёки. Неужели весь путь был ради этого? Недремлющий перевал и северные леса, пахнущие дождём и туманом, русалочьи реки и разбойничьи ставки… Всё это – ради такого конца?

– Воздуха…

Будь ты проклят, Сармат-змей. Ты, и твоя сокровищница, и твои мятежи.

Рацлава каталась у ног десятков каменных воинов – то закрывая уши, то хватаясь за колыхающееся горло. Кровь расплывалась по голубовато-лиловым шелкам и узорным рукавам, со свирели стекала на жемчужные бусы. А потом Рацлава начала затихать – только всхлипывала горестно и рвано, путаясь в тканях, словно паук в ошмётках паутины.

– Пожалуйста… – Голос исчез – остался лишь хрип. – Пожа…

Её подняли на ноги одним рывком. Грубо оттянули за ворот, тряхнули, наматывая косы на кулак – Рацлава вскинула синеющее лицо и от испуга сделала вдох. Она даже не стояла – лежала на чьей-то руке, которую сейчас не отличила бы от камня. Или рука и была каменной?

Марлы! Сознание ускользало от Рацлавы, и девушка не сумела подумать как следовало. Только обвила чьё-то тело, будто утопающий – обломок ладьи, и почувствовала, что её поволокли прочь от места, где она едва не отдала богам душу. Рацлава ещё задыхалась и сипела, но теперь внутри затеплилась надежда: сейчас всё станет хорошо, сейчас всё наладится.

И только потом, где-то на границе рассудка, Рацлава осознала: она лежала на слишком сильной, слишком широкой руке. И почувствовала кожей – порода, к которой она прижималась, шла щербинами и сколами. Когда же Рацлава впервые коснулась марл, то запомнила, что их лица и тела – сплошь плавные бугры и пологие каменные волны.

Сармат рассказывал ей и про других слуг, суваров. Рацлава даже слышала их однажды: низкорослые и суетливые, с шаркающими шажками, напоминавшими детские. Сувары накрывали столы и двигали сундуки с нарядами – кто сумел бы оторвать её, полнотелую, от пола так, словно Рацлава ничего не весила?

Если бы её рассудок был свеж, она бы поняла – её поднял каменный воин, и… Кто бы из них, умеющих лишь исполнять приказы, вздумал подойти к ней – вместо того, чтобы не заметить и оставить тихо умирать? Кто бы из них посмел намотать её волосы на кулак и вздёрнуть так, словно она – не жена Сармата-змея, а простая девка, живущая на воле?

Да и, право, какая разница. Страшнее ей всё равно уже не будет.

***

Жена его брата завывала на все голоса. Булькала кровью, хрипела и синела, словно в петле. Не то чтобы Ярхо мешали её крики – он слышал достаточно женских визгов и плачей. И не то чтобы он хотел видеть девицу в этих залах – умрёт здесь, да так и останется. Драконьи слуги слишком трусливы, чтобы прийти во владения Ярхо даже для того, чтобы вынести окоченевший труп.

У его брата было много жён. Одной больше, одной меньше – велика ли разница? Если девица слепая, то это её беда: она не будет первой, если не доживёт и до летнего солнцеворота. Сармату привезут других невест, которые станут развлекать его танцами и музыкой – ничего с его братом не случится, перетерпит.

В Ярхо давно не осталось ни злобы, ни доброты. Ему было незачем обрекать девицу на гибель – и было незачем её жалеть. Её песни, с некоторых пор звучавшие во всех коридорах Матерь-горы, забавляли Сармата, но не Ярхо.

– Во-оздуха, – сипела жена его брата, упираясь невидящим взглядом ему в колени – даже не услышала, как он подошёл. – Пожалуйста…

Ярхо не собирался идти в чертоги, где воины ждали своего часа, но Матерь-гора вывела его сама – не позже и не раньше, сейчас. Обычно она не смела изменять пути, которыми ходил Ярхо, но сегодня перекроила все коридоры, спутала двери, и…

Матерь-гора радела за любимого сына. Сармат не успел наиграться со слепой и с её песнями: огорчился бы, если б потерял раньше срока. Ярхо мог бы прийти в ярость от такой заботы, но единственное, что сумел вспомнить сейчас – женщина, которая стала горой, когда-то была и его матерью тоже.

Матерь-гора, как умела, просила его спасти очередную забаву Сармата. Ярхо понимал это, и, какая бы тяжесть ни лежала на каменном сердце, у него не было причин отказать. Поэтому он подхватил жену брата за ворот, не чувствуя к ней ни отвращения, ни сочувствия. Девица колыхнулась плотным белым облаком, вцепилась в его гранитную кольчугу изуродованными пальцами – но перестала голосить.