Год Змея

– Не трогай ее, бель гсар ади! – шипела она, грубо вытащенная из повозки одним из разбойников. – Это невеста Сарамата-змея.

Шык-бет, массивный и черный, насмешливо смотрел на Хавтору сверху вниз и вел по усам костяшкой пальца.

– И ты, юлду шат чира, не посмеешь дотронуться до нее.

– У твоего Сарамата, – хрипло сказал Шык-бет, – невест как грязи. А в моей берлоге одиноко.

Хавтору скрутили разбойники, и вырываться было бессмысленно. Она поняла это и, поведя худыми плечами, шикнула, будто рассерженная кошка:

– Не трогай ширь а Сарамат, разбойник. Девушка слепа и больна. Она в горячке.

В глазах рабыни плескалась расплавленная латунь.

– В горячке? – осклабился Шык-бет, когда Рацлаву выволокли к нему, держа за ворот. – Ну да ничего. – Он шагнул к ней, скривив губы. И хохотнул, хватая ее за горло. – Я и сам – горячий.

Совьон с размаху ударила кулаком по повозке.

Тучи наконец-то лопнули в вышине, и на землю хлынул дождь.

Бушевала настоящая гроза. Небо заволокло чернотой, поэтому мерещилось, что наступил глубокий вечер, хотя в поле или на чистом взгорье еще стоял свежий день. Узкие лесные тропы размыло, и грязь хлюпала под ногами Лутого. Кроны деревьев намокли и отяжелели, став темно-зелеными.

Поскользнувшись, юноша слетел в овраг чуть ли не кубарем – здесь, стараясь защититься от дождевых потоков под растянутыми плащами и хвойными прослойками, обосновались те немногие, кому удалось выжить.

Лутый боялся кричать, боялся свистеть. Позвал, лишь когда нырнул под отрез ткани, подцепленный на крючья корней. Самодельный шатер, для скрытности измазанный землей и листьями.

– Оркки Лис!

Лутый стоял в дозоре: не отыщут ли разбойники их след? Их, выживших, было всего шестеро, и некоторых тяжело ранило. Второе нападение бы непременно оказалось смертельным.

Оркки сидел в глубине их логова рядом с полуживой Та Ёхо и, услышав голос Лутого, поднял глаза. Юноше до сих пор было трудно привыкнуть к лицу наставника: в поединке ему сломали нос. Теперь он стал опухшим, разбитым, скошенным набок. С кровью, запекшейся на образовавшейся горбинке. Но Лутый понимал, что тяжелее всего было привыкнуть к нему самому.

В битве он потерял повязку. Лутый тщательно оберегал левую часть своего лица от любопытных взглядов, и, не случись этой ночью столько горя, юноша был бы смущен и растерян. Но нет – теперь он не чувствовал ничего, когда чужие взгляды гуляли по уродливым рубцам на его щеке и виске, по изжелто-русой брови, рассеченной несколько раз. Раньше только Оркки видел его пустую, заросшую кожей глазную ямку, а теперь стало ясно каждому: Лутый не просто потерял глаз, ему его нещадно выхлестали.

Ну и пусть.

– Оркки Лис, – задыхаясь, прошептал Лутый. – Там Совьон.

…Из оружия у Оркки осталась лишь пара боевых топориков. И первый из них он, выбравшись из оврага, метнул в Совьон: женщина едва успела увернуться. Лезвие со свистом вонзилось в осину там, где только что была ее голова.

– Да что ты делаешь, Лис?

– Что я делаю, – выплюнул он вместе с осколком крошащегося зуба, – что я делаю? Я собираюсь тебя убить.

И Оркки перехватил второй топорик. Совьон, сузив глаза, неохотно потянулась к ножнам.

– Перестань, Лис.

– Батенька! – Лутый шел за наставником, поскальзываясь, пытаясь локтем закрыться от проливного дождя. Сейчас было неуместно соблюдать всю ту же нерушимую тишину. – Батенька, остынь.

Взгляд у обернувшегося Оркки был такой, будто сейчас он мог зарубить и Лутого. Одним пальцем руки, сжимающей топорик, он вытер стекающую из носа кровь. И снова посмотрел на Совьон.

– Тебе не кажется это странным? – шипяще спросил он. – Едва ты уезжаешь, на нас нападают. Где же ты была, Совьон? Не ты ли вывела к нам Шык-бета?

Дождь вымочил его пшеничные волосы, очертил каждую морщинку на страшном лице. Никто не видел Оркки в таком состоянии: он скрипел зубами, норовя вцепиться Совьон в горло.

– Сказать, что это подозрительно, – в его глазах рокотала звериная ненависть, – не сказать ничего.

– Батенька!

– Не подходи, – ощерился Оркки, всплескивая перед Лутым свободной рукой. – Послушай меня и отойди подальше.