В-третьих, для этой эпохи мы не знаем ни одного случая, когда кому бы то ни было подбирался святой покровитель путем перевода его славянского нецерковного имени на греческий язык. Более того, не прослеживается никакой мало-мальски выраженной тенденции наделять обладателей нехристианского имени Богдан крестильным именем
И наконец, в-четвертых, признание за царем Борисом имени
Итак, построение, предложенное в «Каталоге древнерусской живописи», приходится целиком отвергнуть, а о додуманном исследователями имени
Это объяснение требует от нас, в сущности, дважды ответить на вопрос «кто» — кто из святых предстает на многочисленных пожертвованиях царской семьи и к то из вкладчиков находится под его непосредственным патронатом?
Пытаясь распутать эти сюжеты, мы получаем возможность хотя бы поверхностно соприкоснуться с тем весьма сложным и многообразным материальным миром, который служит воплощением личного благочестия эпохи правления Годунова. В это время, которое условно можно было бы охарактеризовать как «барокко прежде барокко», пристальная забота о том, кому именно из святых посвящается то или иное подношение, неожиданным образом сочетается с воскрешением более древнего синкретизма в их культе. Свв. Димитрии, свв. Феодоры и иные небесные тезки, с одной стороны, строго дифференцируются, а с другой — нет-нет да объединяются, чуть ли не сливаются в некий обобщенный образ, дабы затем вновь расподобляться и тщательно различаться. Свою лепту в эту причудливую семиотическую картину вносят и простые ошибки, аберрации и неточности, от которых не свободен ни средневековый мир, ни современный исследователь.
В месяцеслове есть несколько святых с именем
Судя по описи ризницы Кириллова Белозерского монастыря, там имелся «образъ м?стной Господь Саваоеъ, по сторонамъ въ моленш Борисъ и Гл?бъ да 0едоръ Стратилатъ да ?едотъ Ангирскiй да Марiя Магдалина да преподобная Ксешя» [Савваитов, 1861: 138–139]. В Приходно-расходной книге Новодевичьего монастыря 1603–1604 гг. сообщается, что в келье царицы-инокини Ирины Годуновой в числе прочих имелись иконы «Борис и Глеб и Мария Магдалина» и «Феодора Стратилата, Феодота Анкирского и преподобной Ксении» [Павлов-Сильванский, 1985: 85 [л. 11об.]].
Лишь единожды на иконах годуновского круга мы обнаруживаем эпитет «Киринейский», который обычно применяется к другому обладателю этого же имени (о нем нам еще предстоит говорить ниже).
Кроме того, в целом ряде случаев иконы и предметы ознаменованы лишь общим указанием, что перед нами мученик или священномученик Феодот, а какой бы то ни было уточняющий эпитет на них отсутствует. Так, в частности, на одной из дробниц знаменитого золотого оклада к иконе «Троица» из местного ряда Троицкого собора костромского Ипатьевского монастыря (вклад Дмитрия Ивановича Годунова) мы видим изображения апостола Филиппа (слева), Феодора Стратилата (в центре) и св. Феодота (справа) в виде святителя с Евангелием и подписью «священномученик Феодот»[53].
На внешней стороне одной из створок складня-«кузова» с иконой «Богоматерь Владимирская» (возможно, также вклад царского дяди, Дмитрия Годунова) между изображениями Феодора Стратилата и преподобной Ксении мы находим фигуру в святительских одеждах с надписью «?Є?ДОТЪ» [Гнутова, 2018: 23, 29] (см. рис. 2).