Годы

Нам же там, в какой-то степени, помог рельеф местности. Дело в том, что почти от самого Терека начинается плавный и очень ровный подъем на Терской хребет. Причем, совершенно безлесный. И так до самого водораздела, почти до станции Вознесенской.

Подъем, в начале, более пологий, становился все круче и круче. Дело, конечно, не в подъеме, хотя и это имело значение. Главное то, что с нашей стороны был отличнейший обзор на несколько десятков километров. На столько, на сколько видел человеческий глаз, препятствий для обзора не было. Что не позволило немцам сделать что-либо скрытно, сманеврировать или скрытно просочиться в наш тыл, на угрожаемый участок нами сразу же направлялся огонь артиллерии. Против возникшей угрозы могли своевременно приниматься и другие меры.

Итак, к тому времени, когда 89-я заняла оборону, положение на том участке фронта стабилизировалось и части дивизии «зажили» внешне спокойной жизнью. Командный пункт дивизии расположился на северной стороне Терского хребта, в 1,5–2 километрах от водораздела, недалеко от полевой дороги, идущей от чеченского селения, стоявшего на хребте, к Моздоку. Лощину, образованную крутыми скатами двух отрогов Терского хребта, выбрали для временного КП. Командный пункт командира дивизии оборудовали немного повыше, на гребне.

За двенадцать дней, которые 89-я дивизия провела в обороне, активных боевых действий не велось. Противник вёл себя смирно, даже обстрелы артогнём были редкими. То же самое и с нашей стороны. Авиация противника не появлялась. Наши же ночные бомбардировщики ПО-2 летали в сторону Моздока почти каждую ночь. Это были самолёты женского авиаполка, первым командиром которого была Марина Раскова, которую я немного знал по Академии имени Фрунзе. Лучше её знал мой друг А. П. Дмитриев. Можно сказать, что они были добрыми друзьями. Марина Раскова поступила в академии на год после нас.

Начальник связи 89-й майор Мкртычан по своей линии имел указания о связи с пролетающими ночью самолётами ПО-2, и о подаче, в определённых случаях, лётчикам сигналов. Знали мы и общие сигналы связи с авиацией, сигналы взаимного распознавания, которые очень нам пригодились.

Через день или два, после занятия нами обороны, поздним утром, при ясной погоде и отличной видимости, штабной люд вышел из своих землянок погреться на солнышке. В это время наблюдатель заметил девятку наших штурмовиков, идущих с юго-востока, и оповестил о них. Поскольку штурмовики шли в направлении Моздока, ясное дело, на переправу, все вели себя спокойно.

Мы с Козловым стояли у своей землянки и тоже заинтересовались полётом этих замечательных машин. Самолёты летели низко и чуть правее нашего командного пункта. Высыпавший из землянок народ, до этого не видевший этих самолётов, тем более в боевой работе, полез вверх по скату высоты с намерением посмотреть, как наши будут давать фрицам жару.

Да только головной штурмовик вдруг повернул влево, перешёл в крутое пике и дал очередь! По лезшим в гору штабникам! За первым самолётом стали разворачиваться и последующие. Наши любопытствующие бросились врассыпную.

Вероятно, командир девятки принял лезших на высоту людей, за разбегающихся немцев.

— Козлов! Ракета подготовлена? Стреляй! — приказал я.

Козлов поднял ракетницу и выстрелил. Головной самолёт, увидев опознавательную ракету, резко отвернул в сторону и взмыл к верху. За ним последовали ведомые. Через несколько минут они уже штурмовали какую-то цель ближе к берегу.

— Ну и молодец, ты, Козлов! — похвалил Ивана майор Исаханян.

— Я здесь не при чём. Мне приказал товарищ гвардии майор, — засмущался мой ординарец.

Находящиеся поблизости товарищи зацокали языками. И, представьте себе, укрепился мой авторитет. Значительно укрепился!

А то, что Козлов всегда был готов подать сигнал ракетой, было результатом бомбёжки нашими самолётами командного пункта 2-ой гвардейской дивизии. Помните?

Полоса, которую обороняла 89-я стрелковая дивизия, в своей большей части была покрыта густыми стеблями кукурузы. Это обстоятельство одновременно и радовало и беспокоило командиров. Высокие стебли кукурузы отлично маскировали позиции подразделений, давали возможность в любое время передвигаться по обороне скрытно от глаз вражеских наблюдателей и, следовательно, не бояться обстрела. Но, с другой стороны, наблюдение было настолько ограничено, что командиры не видели не только противника, но и своей обороны. А управление в частях, следовательно, сильно затруднялось.

Кроме того, появились симптомы той же болезни, что и в 261-й стрелковой дивизии в 1941 году под Днепропетровском. Находились такие красноармейцы которые «терялись» (в кавычки я поставил выражения подполковника Саркисяна) в кукурузе, «блуждали и долго не могли найти свои подразделения». Или вообще не возвращались.

Рассказывали такой анекдотический случай, подозреваю, что просто придуманный остряками, но на полном серьёзе.